Эллестон Тревор - Полет «Феникса»
Не без заднего умысла, имея в виду Таунса, Моран спросил:
— А как насчёт самого полёта?
Стрингер бросил взгляд на Таунса.
— Полагаю, мистер Таунс продумает это сам.
Последовавшему молчанию Моран позволил длиться не больше пяти секунд.
— Но ведь вы же конструктор. Вот и расскажите, как полетит «новичок».
— Итак, ширина самолёта уменьшится на основной корпус и две промежуточных секции, и фюзеляж окажется довольно узким, поэтому относительное удлинение будет намного большим. Аппарат не будет слишком манёвренным. Но нам ведь нужна машина, способная на прямой и ровный полет на расстояние примерно в двести миль и с абсолютным потолком в несколько сот футов, при наличии достаточного горизонтального манёвра, чтобы избежать столкновения с возвышенностями. Просто мы будем лететь, пока не наткнёмся на оазис. — Ион набросал силуэт пальмы на песке.
Моран ждал. Стрингеру больше было нечего сказать. Он закончил. Вот его цель — пальмовое дерево. Он уже был там, потому что не видел никаких проблем. И тут Моран понял, что имел в виду Лумис: стоит им взяться за этот безумный проект, и они ступят на канат, и если однажды глянут вниз и увидят, как высоко забрались, то сразу же свалятся вниз. И самолёт никогда не будет построен.
Они не должны видеть никаких проблем.
— Вы когда-нибудь управляли самолётом?
Моран вздрогнул. Таунс опять смотрел парню прямо в глаза. У Фрэнка даже лицо изменилось: выпяченный подбородок, зеленые тени от солнечных очков. Это было лицо слепца, старое, заросшее седой щетиной, потное.
— Нет, — ответил Стрингер.
Таунс чувствовал, что должен выложить этому юнцу весь свой опыт полётов на всех трассах, где ему довелось бывать. Но какую долю всего этого опыта можно передать словами?
— Итак, вы никогда не управляли самолётом. Я же летал на всяких. Не собираюсь обременять вас исповедью пилота-ветерана, мистер Стрингер, хочу только сказать, что не всегда я возил нефтяников. Был командиром и на больших авиалиниях, на «Боингах» и «Стратолайнерах» — по сто тонн за раз. Лондон — Токио, Нью-Йорк — Лиссабон и тому подобное. А на коротких маршрутах — арктические вертолёты; полёты в джунгли, куда угодно. Я не говорю, что я хороший пилот, — он красноречиво посмотрел на оторванную стойку шасси. — Вы видите, каков я, но…
— Ты посадил его, как пёрышко, — вставил Моран.
— Да уж, пёрышко. — Таунс опять повернулся к Стрингеру. — Но скажу вам, что у меня большой опыт. Вы знаете куда больше моего об аэродинамике, коэффициентах торможения и факторах напряжения — ваша теория прекрасна. И если бы вы сами собирались повести то, что намереваетесь построить, я бы сказал: дерзайте, вы в себя верите. Но сообразите: у этого мотора опорная сила две тысячи фунтов, и стоит его запустить, как он сразу же растрясёт плод вашей фантазии из латаного хлама, и прежде чем кто-нибудь успеет спрыгнуть, пропеллер превратит его в фарш. Вы действительно считаете, что вы можете…
Но Стрингер уже стирал сандалиями нарисованную им пальму.
— Фрэнк, послушай…
— Помолчи!
Стрингер монотонно резюмировал:
— Я сообщил мистеру Морану, что нет проблем с постройкой самолёта, но предположил, что у нас может возникнуть трудность с пилотом. — И он ушёл, вжав в бока худые голые руки.
Моран смахнул пот с лица:
— Фрэнк, послушай…
— Нет, это ты послушай, — голос Таунса понизился. — Я убил двоих. Добавь туда же Харриса, Робертса и Кобба, у которых нет никаких шансов. На том же пути Кепель. Шестеро. Шесть человек, Лью. Ты хочешь, чтобы я умертвил ещё восьмерых, пытаясь поднять с земли эту химеру?
Моран ждал. Стрингер скрылся из виду. Остальные, сидя под пологом, разбирали инструменты, готовые ухватиться за свой единственный шанс.
— Сколько раз, Фрэнк, ты нарушал лётные инструкции, и все сходило? Сотни раз. Ты сам рассказывал, как сажал машины с избытком горючего, потому что это было безопаснее, чем идти на новые виражи при забитых воздушных путях. В конце концов, именно пилот принимает решение, потому что он там, на самолёте, и должен его посадить, а ребята из наземного контроля сидят себе на земле задницами в креслах и пьют чай.
Таунс снова зажмурил глаза, и Моран знал, что он слушает.
— Я заметил, как стая гусей пересекла наш курс как раз перед тем, как мы попали в песчаную бурю, с запада на восток. Знаешь, что случилось бы, если бы мы повернули на Эль Ауззад и попробовали сесть? Его бы закрыли ещё до того, как там оказались эти чёртовы гуси. Все закрылось бы для нас — господи, ведь не только здесь прошла эта буря! Если ты не усвоишь правильный взгляд на это крушение, то, Фрэнки…
— Хорошо, я не виноват. — Голос Таунса был таким же измождённым, как и лицо. — Опять же, я не буду виноват и тогда, когда этот умненький мальчик построит свою ветряную мельницу, а вы в неё заберётесь, — потому что я её не поведу. Все что угодно — только не убийство.
Моран поднялся. На вспотевшие ноги налип песок, солнце жгло спину. Он сказал:
— Ты ведь знаешь, может пройти шесть месяцев, а нас не найдут.
— Мы продержимся столько, сколько хватит воды. На тридцать дней её не хватит.
Моран вышел на солнцепёк, зажмурив глаза, обогнул самолёт, осмотрел большой пропеллер правого двигателя. Две лопасти были повреждены, но Стрингер сказал, они их укоротят, все три, и потеряют не больше пяти процентов площади. Он понимал, что имел в виду Таунс. Три металлических плоскости, раскрутившись с двухтысячефунтовой силой, поднимут собственную песчаную бурю и в миг сломают любую недостаточно прочную структуру. Такой пропеллер способен скосить целую армию.
Рядом появилась чья-то тень.
— Инструменты не так уж плохи, — заметил Белами.
— Да?
— Дрянь, конечно, но могло быть и хуже. — Он уверенно смотрел в глаза штурману, скрестив на груди руки, и не спрашивал, какое решение принял Таунс: они слышали их спор и знали, что Таунс против.
— Вы доверяете Стрингеру? — спросил Моран. — То есть его способностям?
— Да. Потому что он способен на сумасбродство.
Моран понял, что он имеет в виду. То же самое высказал и Лумис. Это было общее их мнение.
— Мне попадались такие технари, — сказал Белами. — Всегда немного с приветом. Если такому втемяшится идея, его уже не остановишь. Стрингер из них.
Моран стукнул ладонью по пропеллеру. Он был крепким. Стрингеру штурман доверял, но верил также и в Таунса, в его опыт. Голова его раскалывалась. Насколько пессимизм Таунса был связан с двумя могильными холмиками, с чувством личной вины? Насколько оптимизм Стрингера объяснялся одержимостью технической задачей, которая не учитывала такие человеческие факторы, как жажда, голод, самосохранение?
