Георгий Марков - Болгария - В поисках цезия
Многочисленные серийные опыты, которые проводились в его лаборатории, требовали чрезвычайной внимательности и наблюдательности. Поэтому профессор часто по привычке говорил:
— Тише, пожалуйста, тише!
Было что-то благоговейное в этой Тишине среди оживленного шума большого города. Всех, кто входил в тихую лабораторию, охватывало смущение, и они испытывали невольное уважение к происходившим здесь таинственным опытам.
У профессора было три сотрудника, не считая лаборантки и уборщицы.
По старшинству после Петкова шел Савов. Он отличался от остальных своей представительностью и неизменной элегантностью. Его ценили как одного из крупных специалистов по противоатомной защите, у него были научные труды, его имя часто упоминалось, и он заботился о своей доброй славе.
Доктору Елене Радевой двадцать шесть лет, и, вероятно, поэтому она очень серьезна и старательна. Маленького роста, черноглазая, некрасивая, но добрая, подвижная, как серна, она непрестанно суетилась в просторных кабинетах лаборатории и готова была пожертвовать собой ради науки. Внутренне Радева гордилась, что работает в номерном институте, где проводятся чрезвычайно важные исследования, а внешне старалась казаться хладнокровной, даже равнодушной, как и подобает настоящему ученому.
Третьим был инженер Николов, человек с характером мрачным и раздражительным, каждую минуту готовый нагрубить даже профессору, отчитать кого угодно. Он быстро вспыхивал, и тогда даже профессор не мог успокоить его. Но Петков любил инженера, так любил, что уже на следующий день после совещания великодушно простил ему дерзкое выступление и дал новое задание. Впрочем, это отнюдь не смягчило Николова. Он был убежден, что он совершенно прав и что профессор должен был простить его. В научных кругах считали, что Николов очень способный человек и что из него выйдет крупный ученый, только нервы у него явно не в порядке. Он без малейшего стеснения, открыто называл Савова фанфароном, а Радеву аптекарской куклой.
Четыре часа пополудни. Рабочий день в лаборатории кончился, но никто из сотрудников
не уходит.
Заканчивалась первая стадия опыта № 456.
Как показала рентгенограмма, синтез прошел удачно, и профессор в добром настроении насвистывал оперную мелодию.
Сотрудники окружили его, ожидая дальнейших указаний.
Синтез проводился в специальном автоклаве, где было создано необходимое для реакции низкое давление. Полученный материал охлаждали и вальцевали, превращая в широкие листы. Из этих листов, обладавших эластичностью каучука, они делали мешочки, в которые сажали подопытных мышей. Затем в камере мешочки облучались мощным потоком гамма-лучей.
Состояние мышей решало успех работы. Однако до сих пор подопытные животные погибали под действием смертоносных лучей.
Камера, где производилось облучение, была сделана из стекла, а внутри находился свинцовый сосуд, в который Радева вложила мешочек из материала № 456 с мышами. Она взглянула на счетчик Гейгера, вмонтированный в камеру. Он показывал отсутствие радиоактивности. Затем она закрыла свинцовый сосуд, соединила его со специальным свинцовым кабелем, конец которого выходил из камеры, и закрыла дверку самой камеры.
Решающая часть опыта началась.
Внимательно проследив за действиями своей помощницы, профессор Петков сказал Савову:
— Что-то мне подсказывает, что на этот раз нам непременно повезет!
— Я тоже убежден в этом,— ответил Савов. Мрачный Николов присоединял к камере
шланг, через который пойдет радиоактивное вещество в виде газа.
— Если ничего не выйдет и сегодня,— сказал он Радевой тихо, но так, чтобы его услышали другие,— я предложу профессору превратить эту камеру в аквариум и пойду искать себе более серьезную работу!
— Николов, неужели это не серьезная работа?— спросил профессор.— Неужели стремление спасти жизнь миллионов людей — это, по вашему мнению, не серьезная работа?
— Я этого не говорил,— ответил Николов.
— Может быть, вам действительно все это надоело? Ведь целый год бьемся, а результатов нет. Я понимаю вас и согласен с тем, что опыты, наверное, нужно прекратить, но...— профессор на мгновение замолчал и с грустью закончил: — Б Японии от лучевой болезни продолжают умирать люди, и мы должны продолжать наши попытки остановить этот ужас. Представьте себе, что нам удастся защитить людей от радиоактивного излучения! Проработать для этого Целый век — не так уж много!
— Да, и Николов это хорошо понимает, но он просто шутит,— попытался смягчить разговор Савов.
— Я не шучу! — Инженер ненавидел покровительственный тон Савова.— Я сказал это и готов повторить еще раз. Мне опротивело играть в кошки-мышки! Или ваша теория — легкомысленная забава, или, клянусь, нам кто-то Сознательно мешает! Да, мешает!—воскликнул ;он и острым взглядом окинул всех присутствующих.
Профессор задумался.
Часы пробили пять. Пора было пускать в камеру радиоактивный газ.
«Бедные мышата!» — подумала Радева, и ей захотелось освободить их из зловещей камеры.
Она отвернула кран. Счетчик Гейгера тотчас же отметил, что поток гамма-лучей устремился в камеру.
«И сейчас, как всегда, через несколько часов материал не выдержит, мыши начнут метаться и затем...» — Радева припомнила сотни случаев, когда они испытывали разочарование, и ее охватило чувство отчаяния и боли.
— Дайте мне показатели для протокола! — крикнул ей Николов. Он сел за стол напротив камеры и начал быстро писать.
Профессор подошел к нему, чтобы передать свои данные. Савов спокойно и деловито говорил о характерных особенностях опыта № 456. Радева передала цифровые данные о составе материала и показатели рентгенограммы.
Все это Николов записал в журнал.
— А теперь,— сказал профессор,— те, кто не дежурит сегодня, могут уходить. Кто остается со мной на дежурство?
Обычно оставались по двое, так как профессор тоже принимал участие в дежурстве.
— Я,— ответил Савов.
— Нет,— возразил инженер.— До двенадцати ночи должны дежурить профессор и я, а вы с Радевой — с двенадцати до утра.
— А я думал, что сейчас дежурить мне,— примирительно улыбнулся Савов.— Отлично, друг мой, я и без того смертельно устал.
— Это меня не касается,— отрезал Николов и повернулся к нему спиной.
Через несколько минут Радева и Савов вышли из лаборатории, а профессор спустился поужинать в ресторан, расположенный в том же здании.
Оставшись един, Николов глядел на камеру и думал: «Неужели и на этот раз мыши погибнут? »
