Федор Шахмагонов - Хранить вечно
— Днями… — пообещал Проворов. — Будет знак…
Каким бы счастьем были напоены эти дни, если бы время не отсчитывало часы и секунды неумолимой разлуки!
Ставцев поправлялся и поговаривал, что пора уходить. Вохрин отмалчивался, мать Наташи плакала.
Курбатов, как-то перебирая книги, наткнулся на томик Лермонтова. Листая страницу за страницей, вдруг остановился.
Я, матерь божия, ныне с молитвою
Пред твоим образом, ярким сиянием,
Не о спасении, не перед битвою,
Не с благодарностью иль покаянием…
Курбатова никогда не волновали религиозные чувства. В кадетском корпусе и в юнкерском училище выводили на молитвы, но давно уже он, как и его товарищи, был к ним равнодушен и смотрел на них как на одно из бессмысленных установлений. Если бы его спросили, верует ли он в бога, Курбатов удивился бы: нет, конечно. А стихи Лермонтова не молитвенным ритмом поразили его, а нежностью.
Окружи счастием душу достойную;
Дай ей сопутников, полных внимания.
Молодость светлую, старость покойную,
Сердцу незлобному мир упования.
Срок ли приблизится часу прощальному
В утро ли шумное, в ночь ли безгласную —
Ты восприять пошли к ложу печальному
Лучшего ангела душу прекрасную.
Это все, что он хотел пожелать Наташе, уходя в неизвестность.
Он прочитал ей эти стихи. Наташа плакала всю ночь. Может быть, смутно она о чем-то догадывалась?
Варвара Павловна пришла днем с базара, пошепталась о чем-то с мужем. Вохрин вошел в комнатку к Ставцеву и позвал Курбатова.
— Спрашивали сегодня мою хозяйку, где это муженек молодой моей дочки скрывается. Или отъехал куда?
Ставцев привскочил на кровати.
— Поп разболтал!
— Не знаю. Но если вам, Николай Николаевич, нет желания вступать в объяснение с властями… Словом, я не гоню. Можно и объявиться. Мои гости — это мои гости.
— Нет! Погостили, пора и честь знать! Сегодня в ночь уходить!
Курбатов понял, что это Проворов знак подает.
Ночью Вохрин запряг лошадь. Когда заснуло село, на санях повез гостей. Наташа провожала Курбатова. Неподалеку от станции в лесочке остановились.
Вохрин взял Ставцева под руку, они отошли от молодых. Наташа заплакала. Курбатов обнял ее. Слов по находилось для утешения, самого в пору утешать.
Вохрин отвел Ставцева подальше. Тихо сказал:
— Я не хотел при них говорить… Не торговки на базаре — неизвестные люди интересовались вами…
— Спасибо! — сказал проникновенно Ставцев. — Спасибо!
— Не за что! Я не хотел, чтобы беда случилась в моем доме. А мой зять правда в Красную Армию идет?
Ставцев недобро усмехнулся:
— Наверное…
Вохрин ничего не ответил. Обернулся.
Наташа плакала. Курбатов обнял ее в последний раз и пошел. Наташа долго следила за темными фигурками, пока они не скрылись за взгорком.
17Никакого расписания. Вагоны забиты до отказа. Внезапные остановки в поле, в лесу. На больших станциях толпы штурмовали вагоны. Случалось, напор толпы переворачивал вагоны.
Кто и куда ехал, разобрать не было возможности. В этом месиве нельзя было отлучаться друг от друга ни на шаг. Оттеснят — и останешься на платформе, отстанешь от поезда.
Слезы, трагедии, стоны, проклятия… Ехал только тот, кто мог локтями пробиться в вагон, отбиться от тех, кто вис на полах пальто или шинелей. Курбатов работал кулаками, пробивая дорогу Ставцеву, однажды даже вынул пистолет и стрелял в воздух.
Станции… Это были только условные обозначения. Окна выбиты, крыши сорваны, на стенах следы от пуль, иные и совсем разбиты. Пожарища, одуревшие от людского напора железнодорожники. Ни о каких билетах не было и речи. И кто мог проверить билет в «максимках», в товарных вагонах, куда набивалось людей — ладонь не протиснешь…
Дальний и трудный путь.
Ставцев ныл. Жалел, что подался не на юг, к Деникину. Все ближе… Ругался, убеждал и Курбатова:
— Барон — сумасшедший… Но, как все немцы, упрям, а потому и глуп. Поторопился, отдал добро большевичкам! Теперь, наверное, локти кусает от досады! Что в этой стране натворили большевички? Разве они могут навести порядок? А может быть, он хитрый. Отсижусь, а если все вернется, мне мои заводы вернут… Не вернем! Висеть ему на березе!
Где-то на узловой станции вышла история. С поезда красноармейская команда сняла несколько переодетых офицеров. На них указали пассажиры вагона. Повели под конвоем. Один из них вдруг побежал и начал отстреливаться. Убил красноармейца. Офицеров расстреляли на месте.
На полустанке поездная команда и красноармейцы, ехавшие в одном из вагонов, приняли бой с вооруженной бандой. Еле отбились. Два вагона были разбиты.
Обессиленный после одной из безуспешных попыток снова сесть на поезд, Ставцев предложил идти до следующей станции пешком. Вышли из города.
До станции не дошли. Ставцев притомился, зашли в кустарник отдохнуть.
Ставцев мрачно молчал. Курбатов видел, что у него подрагивают губы, а в глазах стоят слезы. Встревоженно спросил:
— Что случилось, Николай Николаевич?
— Жить не хочется, вот что случилось… Устал!
Возразить было нечего. Он тоже устал. Путь оказался слишком длинным и трудным, и начала растрачиваться по мелочам уверенность в необходимости всей затеи. Там, на станции, где расстреляли переодетых офицеров, он испугался. А взяли бы их со Ставцевым?
— Я думаю о вас, подпоручик, — вдруг начал Ставцев. — Я виноват, что завел вас в эти дебри. Наверное, вам было бы лучше ехать в Петроград… Там хотя бы по подворотням можно скрываться. Пустых квартир полно… А здесь? Здесь просто пропадешь под вагонами поезда! Сорвал я вас из Кириц. Вы отсиделись бы на чердаке или в подвале у учителя… Прощения не прошу! Неделикатное время! Хотя говорят, что Стендаль, французский писатель и наполеоновский офицер, при страшнейшней и кровавой переправе через Березину, не изменяя своей привычке, успел побриться. Я бриться не стану, теперь это ни к чему, Я прощаюсь с вами! Мне остается один исход. Пуля! Деньги вы можете взять, я их вам отдам. Этого хватит, чтобы куда-нибудь выбраться…
Курбатов чуть скосил глаза на Ставцева. Неужели вправду задумал стреляться? С чего бы? С усталости? Слезы на глазах…
Ставцев вынул из кармана пистолет. Погладил рукой его вороненую сталь. Курбатов оробел. А вдруг и правда застрелится? Долго ли? Рванулся вперед, выхватил пистолет. Тот, наверное, этого и хотел. Припал к земле, рыдания сотрясали плечи.
