Уилбур Смит - В поисках древних кладов
— Делай все, что можешь, парень, большего никто от тебя не просит. — Он захлопнул переговорную трубу.
Сумел ли он приблизиться настолько, чтобы попытаться открыть огонь из погонных орудий? Дальнобойность длинноствольной 127-миллиметровой пушки почти в два раза больше, чем у тяжелых 163-миллиметровых орудий, составлявших основное вооружение «Черного смеха». Удачный выстрел может снести часть рангоута «Гурона», может быть, даже сломать рею. Но в этот миг он ясно почувствовал сквозь палубу, что вибрация паровой машины изменила характер. Канонерская лодка сдавала, давление пара в котлах падало.
— Мистер Феррис, будьте добры, поднимите флаг.
На топе мачты развернулся и затрепетал, бросая вызов ветру, белоснежно-алый вымпел, яркая звездочка на фоне бледно-голубого неба. Клинтон ощутил, как от прилива чувств раздувается грудь — гордость за свой флаг никогда не оставляла его.
— «Гурон» отвечает, — пробормотал Денхэм, и Клинтон поднял подзорную трубу.
Высоко над переливчатой горой белых парусов расцвел американский флаг.
— Идите к черту, — перевел смысл американского флага лейтенант Денхэм.
«Гурон» с презрением отверг их вызов.
— Мистер Феррис, открываем огонь, — мрачно решил Клинтон. — Целиться прямо перед носом.
Феррис пошел на бак проследить за зарядкой погонного орудия.
Выстрел, заглушённый ревом ветра, прозвучал жалким тихим хлопком. Облачко серого порохового дыма развеялось на ветру. Все жадно всматривались сквозь подзорные трубы, но никто не заметил, куда упало ядро.
Денхэм произнес за всех:
— Они не изменили курс. Не обращают на нас внимания.
— Отлично. — Клинтон сдерживал крик. — Теперь попробуем целиться в рангоут.
Снова громыхнул выстрел 127-миллиметровой пушки, словно хлопнула на ветру незапертая дверь. На этот раз все хором вскрикнули. В одном из лиселей «Гурона» искрой вспыхнула дыра, пробитая ядром. Мгновение парус держал форму, но потом разорвался, как бумажный пакет, и разлетелся в клочья.
Клинтон заметил, что по палубе и реям «Гурона» суетливо забегали люди. Не успела канонерка перезарядить погонное орудие, как матросы уже спустили порванный парус, и на его месте взметнулся новый. Быстрота, с которой сменили парус, потрясла даже Клинтона
— Старый черт — хороший моряк, надо отдать ему должное… — Кодрингтон замолчал.
«Гурон» храбро разворачивался; казалось, корабль намеревается пройти перед самым носом канонерской лодки, и Клинтон понял, что задумал Сент-Джон. Он ожидает порыва ветра, и на глазах у Клинтона этот порыв налетел.
Ветер обрушился на клипер, завывая в рангоуте, как стая голодных волков. Стройный корабль накренился и почти лег на воду, потом подобрался, как породистый жеребец, почувствовавший плеть, метнулся вперед и ушел.
Перед длинным, острым как нож корпусом корабля расстилалось потемневшее от вихря море, и «Гурон» весело мчался, взметая носом фонтаны белых брызг.
— Он делает узлов двадцать, — вскричал Денхэм, не веря своим глазам.
«Черный смех», казалось, застыл на месте. По сравнению с быстроходным стройным кораблем он покачивался на воде как неуклюжее бревно. «Гурон» нахально пересек его курс вне предела досягаемости пушечных выстрелов и исчез в просторах Атлантического океана
В подзорную трубу Клинтон видел матросов. Они заполнили реи «Гурона», прыгали от радости и размахивали беретами, широко раскрыв рты в ликующем глумливом крике. Клинтон направил трубу на палубу клипера.
Возле ближнего планшира стоял высокий человек в гладком темно-синем кителе. Клинтон не мог различить его лица, но узнал гордый разворот широких плеч и надменную посадку головы: в последний раз он видел их сквозь прицел дуэльного пистолета.
Человек поднял руки в лаконичном приветствии, язвительно прощаясь, и неторопливо отошел от планшира. К горлу Клинтона подступил горький комок ненависти.
Он захлопнул подзорную трубу.
— В погоню! — приказал капитан. — Держаться за ними!
Он не осмеливался взглянуть в лицо офицерам, боясь прочитать в них жалость.
* * *
Робин лежала на койке, вытянув руки и до боли сцепив пальцы. С нижней палубы доносился пронзительный скрип. Это означало, что «Гурон» меняет курс. Скрип издавали двадцатисантиметровые румпель-штерты — рулевые канаты, бегущие по блокам, когда рулевой вращает штурвал. К этому звуку она давно привыкла и бессознательно обхватила себя руками. Канаты, прикрепленные к рулевым крюкам, развернули огромный деревянный руль под кормой клипера, и корабль изменил направление движения.
Через несколько секунд на палубе послышался громкий рев ветра, штормовые порывы загудели в снастях, затрещал такелаж, захлопали паруса, «Гурон» резко накренился, и Робин чуть не свалилась с койки.
Каюту наполнил восторженный плеск воды о корпус, словно море превратилось в скрипку, а нос корабля, как смычок, задевал басовые струны. «Гурон» дрожал от полноты жизни, поднимаясь и опускаясь в стремительном беге.
Сквозь этот шум до Робин едва донеслись ликующие крики людей. Она вскочила с койки и, держась за поручни, пересекавшие каюту, постучалась в дверь.
— Натаниэль, — позвала она. — Ответь сейчас же.
— Капитан сказал, я не должен с вами разговаривать, — донесся приглушенный голос.
— Нельзя же меня так мучить, — взмолилась пленница. — Что происходит?
Натаниэль долго молчал, размышляя над своим долгом и взвешивая свою привязанность к этой смелой молодой женщине.
— Мы поймали ветер, мэм, — ответил он наконец. — И несемся, точно чертей за хвост ухватили.
— А что с «Черным смехом»? — спросила она. — Где британская канонерка?
— Теперь нас никто не догонит. Эта кочегарка еще до ночи скроется из глаз. Если смотреть отсюда, можно подумать, они бросили якорь.
Робин медленно наклонилась и прижалась лбом к обшивке двери. Она плотно зажмурила глаза и попыталась побороть черные волны отчаяния, грозящие захлестнуть ее.
Она долго стояла так, пока наконец ее не заставил очнуться голос Натаниэля. В нем звучала тревога.
— Госпожа, с вами все в порядке?
— Да, спасибо, Натаниэль. Все хорошо, — сдавленно ответила Робин, не открывая глаз. — Я хочу немного вздремнуть. Пусть меня никто не беспокоит.
— Я буду здесь, госпожа. Мимо меня мышь не проскочит, — заверил ее боцман.
Она подошла к койке, опустилась на колени и начала молиться, но впервые в жизни не могла сосредоточиться. Вдруг Робин увидела перед собой лицо Клинтона Кодрингтона, с прекрасными бледно-голубыми глазами на загорелом коричневом лице, оттенявшем выбеленные солнцем волосы. Она тосковала о нем, как никогда раньше, Клинтон стал для нее олицетворением всего доброго, чистого, истинного.
