Луи Буссенар - Из Парижа в Бразилию по суше
Когда заключенные забылись тяжелым, каталептическим[77] сном, полным кошмаров, староста, верный данному им слову, осторожно распорол подкладку своего армяка, достал оттуда маленький кожаный футляр, вытащил из него лист бумаги и быстро набросал несколько строк. Перечитав текст, сложил листок и надписал адрес. Потом, пройдя тихо в соседнюю комнату, нарушил чуткий сон охранника, возлежавшего на печи. Солдат при виде старика почуял поживу.
— Хочешь три рубля? — спросил едва слышно староста — он же полковник Михайлов.
Трояк! Да это же жалованье за целый год!
— Конечно! — подскочил стражник. — А что требуется?
— Ты человек честный?
— Когда мне платят…
— Само собой, — проговорил ссыльный, не скрывая своего презрения.
— Правда, с варнаков[78] я беру дороже.
— Вот я и даю тебе три рубля.
— Прекрасно, за такую мзду можно и потрудиться. Но деньги вперед.
— Поклянись Николаем Чудотворцем и Казанской Божьей матерью, что не обманешь.
Стражник заколебался, выбирая между чувством долга и жадностью, но только на миг. Верх одержала алчность. Повернувшись к иконостасу, он отвесил низкий поклон и трижды перекрестился:
— Клянусь Николаем Чудотворцем и Казанской Божьей матерью, покровительницей странников!
— Вот так, — сказал удовлетворенно староста, будучи убежден, что православные никогда не нарушат подобной клятвы. — Видишь это письмо?
— Да.
— Его надо доставить генерал-губернатору, в Томск.
— Прямо сейчас?
— Совершенно верно.
— Давай трояк.
— Бери.
— Но если капитан увидит, что меня нет, то розог мне не избежать!
— Глупости! Ты выйдешь сию минуту, колонна же выступит только на рассвете.
— Твоя правда! Но ведь и от генерал-губернатора можно схлопотать взбучку.
— Напротив, он только отблагодарит тебя.
— А не обманываешь?
— Нет, честное слово.
— Этого я не понимаю. Поклянись на иконе.
«Несчастный прав, — молвил про себя полковник, — его ведь не учили языку чести». И произнес вслух:
— Клянусь!.. А теперь в добрый час!
— Дай письмо, я ухожу.
— Возьми. И помни о своей клятве и о том, что послание это — во спасение несчастных узников.
Стражник молча нахлобучил шапку, надел овчинный полушубок мехом внутрь, перекинул через плечо ремень с наполненной водкой флягой, засунул за пояс длинный острый нож, взял посох, распахнул дверь и исчез.
— Господи, — взволнованно произнес полковник, — помоги ему побыстрее добраться! На него — вся надежда моя на спасение невиновных!
Но вместо того, чтобы круто свернуть влево на тракт и, миновав две почтовые станции, добраться до Томска, служилый остановился в глубокой задумчивости. Обращение ссыльного непосредственно к генерал-губернатору переворачивало все его представления о социальной иерархии. Солдат стал искать выход из того сложного положения, в которое попал. Он поклялся лишь доставить письмо, и, следовательно, важно только одно: чтобы оно дошло по адресу. Однако фетюк[79] не потребовал от него не показывать послания никому, кроме генерал-губернатора. Так не лучше ли передоверить грамоту капитану Еменову — единственному тут представителю власти, к тому же влиятельному? Начальник наверняка вознаградит его за услугу. Ну а что касается Святого Николая и Казанской Божьей матери, то они ведь не запрещают брать воздаяния из двух рук сразу.
Успокоив таким образом свою совесть, стражник направился к избе, где расположился его командир.
Капитан, вырванный нежданно из объятий сна, был не любезнее медведя, у которого волки отнимают добычу. Однако бумага, извлеченная стражником из-под шапки, остановила поток ругательств.
— Кто тебя ко мне послал?
— Никто. Я сам пришел.
— Кому это письмо?
— Его превосходительству генерал-губернатору.
— Откуда оно у тебя?
— От старосты.
— Ого! Давай сюда.
— Но я поклялся пред ликом Божьей матери и Николая Чудотворца, что доставлю письмо по адресу.
— Чем тебе переть туда пешком, я лучше пошлю казака, и он мигом вручит послание его превосходительству. Давай же!
— Но…
— А, ждешь на водку! Так получай!
Еменов отвесил вымогателю такую оплеуху, что тот едва не упал. Потом, удачно выбрав момент, когда стражник повернулся к нему спиной, капитан сильным пинком в зад отшвырнул его к двери. Та распахнулась от толчка, и незадачливый лихоимец врезался в группу солдат, дежуривших в соседней комнате. Офицер же, не в силах сдержать охватившее его волнение, приблизился к лампе и начал вполголоса читать послание старосты, предусмотрительно написанное по-французски: этого языка, которым свободно владела лишь избранная часть общества, здесь почти никто не знал, и, попади письмо в чужие руки, его бы вряд ли смогли прочесть. И действительно, из военных, сопровождавших узников, только начальник колонны был обучен французскому.
В письме сообщалось следующее:
«Дорогой генерал!
Увидев мою фамилию в списке ссыльных, ты сразу же вспомнил своего давнего товарища и, придя ко мне в острог, спросил, не смог бы быть полезен мне чем-нибудь. Я счел достойным отклонить всяческую помощь, но память о твоем благородном поступке сохраню до конца дней своих. Воспоминание о наших юных годах позволяет мне воззвать сегодня к твоей воинской чести и, выказывая полнейшее доверие к моему старому другу, ходатайствовать о предотвращении грубейшего нарушения прав человека.
Два путешественника-француза, по неведению или злому умыслу выданные за преступников, бежавших из тюрьмы, только что задержаны начальником отряда, конвоирующего партию ссыльнокаторжных, избравших меня своим старостой. Несчастных иностранцев взяли под стражу, и утром они вместе с заключенными пойдут по этапу.
Друг мой, дабы не запятнать славы государства Российского, необходимо как можно быстрее восстановить справедливость.
Когда-то ты заметил, что мы с тобой по-разному смотрим на пути, ведущие к процветанию нашей родины, но незапятнанное имя Отечества одинаково дорого всем нам — от императора до каторжника.
Сергей МИХАЙЛОВ».— Ничего себе! — зловеще воскликнул капитан Еменов. — Сильно сказано! Этот варнак-этапник решил потягаться со мной! Пишет государеву представителю! Нет, поистине, царь наш слишком добр! Славные старые традиции уходят! В дни моей юности Сибирь действительно была краем, откуда не возвращаются. — Он помолчал с минуту, затем, нахмурив брови и сжав кулаки, произнес с еле сдерживаемой яростью: — Вот уж посмеемся! Черт возьми, еще немного, и попал бы я в интересное положение, дойди письмо до адресата. А я тут колебался к чему-то, не зная точно, как поступить с этими злыднями, теперь же, что бы ни случилось, они навсегда останутся варнаками. — Позвав унтер-офицера, находившегося с солдатами в прихожей, начальник конвоя спросил: — Где стражник?
