Уилбур Смит - В поисках древних кладов
— Твоим ружьям цены бы не было, если бы их не нужно было перезаряжать, — скрипел Мзиликази ворчливым старческим голосом. — Когда идешь с ними в бой, нужно иметь быстроногую лошадь: выстрелишь — и мчишься прочь перезаряжать ружье.
Зуга сидел на корточках возле кресла короля у него на дворе. Так он провел уже почти тридцать дней. Король каждый день присылал за ним, и ему приходилось выслушивать мудрые замечания Мзиликази и поглощать огромное количество полусырого мяса, запивая его пивом, горшок за горшком.
— Без лошадей они не успели их перезарядить, и мои воины нахлынули на них и смяли. Так мы разгромили гриква и подобрали на поле боя больше трехсот ваших драгоценных ружей.
Зуга согласно кивал и улыбался про себя, представляя, как амадода используют эту тактику против английского пехотного полка.
Мзиликази прервался, чтобы опрокинуть горшок пива. Потом его внимание привлек блеск одной из пуговиц на мундире Зуги. Он наклонился и дернул за нее. Гость с неохотой вынул из кармана складной нож, осторожно отрезал пуговицу и протянул ее королю. Мзиликази радостно ухмыльнулся и повертел ее на солнце.
«Осталось только пять», — иронически подумал Зуга.
Он чувствовал себя рождественской индейкой, которую ощипывают перышко за перышком. Его знаки отличия на лацканах и офицерские звездочки с погон, а также пряжка с пояса и кокарда со шлема давно перекочевали к королю.
— Письмо, — начал было Зуга, но Мзиликази весело помахал рукой, отказываясь думать о концессии.
Он, вероятно, на грани безумия и, несомненно, алкоголик. По подсчетам Зуги, король выпивал по тридцать литров пива в день и все-таки обладал хитрым и коварным умом и прекрасно знал свои слабые и сильные стороны. Мзиликази дразнил майора уже тридцать дней, точно так же, как на третий день праздника Чавала, когда все ждали, куда он бросит копье, дразнил весь народ.
Теперь при первом же упоминании о концессии король отвернулся от Зуги и занялся разбором дела молодой пары, стоявшей перед ним на коленях. Их обвиняли в преступлении, и они предстали перед королем в ожидании суда.
В этот день, болтая с белым человеком, король между делом принял посланников, принесших дань от трех подвластных ему вождей, наградил молодого пастуха, спасшего его стадо от льва, приговорил к смерти другого пастуха, замеченного в том, что тот пил молоко прямо из вымени доверенной ему коровы, выслушал донесение гонца из отряда, сражавшегося на севере против макололо, и теперь занялся делом юной пары.
Девушка была прелестна, с длинными изящными руками и ногами и красивым округлым лицом. Полные яркие губы прикрывали мелкие белые зубы. Она крепко зажмурила глаза, чтобы не лицезреть королевского гнева, ее тело содрогалось от ужаса. Мужчина, мускулистый юный воин, состоял в одном из отрядов для холостяков, которые еще не завоевали честь быть допущенными к обряду «войти к женщинам».
— Встань, женщина, дабы король мог видеть твой позор, — прогремел голос обвинителя.
Нерешительно, робко, не разжимая глаз, девушка оторвала голову от пыльной земли и села на пятки.
Над крошечным бисерным фартучком выпирал обнаженный живот, тугой, как барабан, и круглый, как спелый плод.
Король сгорбился в кресле, молча поразмыслил несколько минут и спросил воина:
— Ты отрицаешь это?
— Не отрицаю, Нкоси Нкулу.
— Ты любишь эту девку?
— Больше жизни, мой король. — Голос юноши звучал хрипловато, но твердо и без дрожи.
Король поразмыслил еще.
Зуга уже сотни раз сидел рядом с Мзиликази и видел, как тот вершит суд. Иногда его решения были достойны Соломона, иногда Баллантайн ужасался варварской жестокости приговоров.
Король всмотрелся в юношу, повертел в руках игрушечное копье, нахмурился и укоризненно покачал головой. Наконец он принял решение и протянул оружие юноше, стоявшему перед ним на коленях.
— Этим лезвием вскрой утробу женщины, которую любишь, и извлеки то, что нарушает закон и обычай, а потом вложи мне в руки.
В ту ночь Зуга так и не уснул. Он сбросил одеяло и пошел к опушке акациевой рощи. Его вырвало, с рвотными спазмами исторгался ужас перед увиденным.
Наутро крики девушки еще звенели у него в ушах, но король был весел и словоохотлив. Он горшок за горшком вливал в гостя кислое пиво, хотя у того выворачивало нутро, и вспоминал случаи из своей долгой, богатой событиями жизни. С задумчивой старческой ностальгией он ярко описывал ему детство и юность, проведенные в далекой стране Зулу.
Вдруг неожиданно, безо всякого перехода он велел Баллантайну:
— Скажи слова из своей бумаги.
Зуга вновь прочитал ему условия концессии. Король внимательно выслушал и ненадолго задумался.
— Охотиться на слонов и рыть ямы, — пробормотал он. — Ты требуешь не очень многого. Напиши, что ты будешь делать это в землях ниже реки Замбези, к востоку от Иньяти и выше Лимпопо.
Не будучи вполне уверенным, что на этот раз король говорит серьезно, майор быстро приписал это условие к доморощенному юридическому документу.
Потом он поднес трясущуюся руку короля к бумаге, и тот вывел большой корявый крест.
«Мзиликази: его печать».
Король с детским наивным восторгом приложил восковую печать. После этого он передал ее индунам, чтобы те восхитились, и склонился к Зуге.
— Теперь ты получил все, что хотел, и, наверно, уйдешь от меня. — В слезящихся глазах сквозила печаль.
Зуга почувствовал укол совести, но ответил без обиняков:
— В сезон дождей я не могу охотиться, к тому же в моей стране за морем меня ждет много дел. Я должен уйти, но я вернусь, Нкоси Нкулу.
— Я дам тебе дорогу на юг, Бакела-Кулак. Уходи с миром и возвращайся поскорее, твое присутствие радует меня, твои слова полны мудрости, редкой в людях столь молодого возраста.
— Оставайся с миром, Великий Слон. — Зуга поднялся и вышел с королевского двора.
Шагал он легко, на душе было радостно. В нагрудном кармане мундира лежала концессия, в сундуке хранилось двадцать пять килограммов самородного золота, с ним была каменная птица Зимбабве и три отличных слоновьих бивня, чтобы купить право на проход. Перед ним открывалась дорога на юг, к мысу Доброй Надежды и в Англию.
Ветер, слабый отголосок муссона, дул с берега, но небо нависло низкими серыми облаками, перламутровой пылью налетали шквальные порывы дождя.
Канонерская лодка приближалась к берегу. Мичман Феррис, самый младший офицер на «Черном смехе», проводил визирование с подветренного борта и тихо сообщал данные старшине-сигнальщику, а тот быстро вычислял расстояние до берега. Одновременно он записывал данные на штурманской грифельной доске, чтобы капитан в любую минуту мог посмотреть с мостика вниз и проверить собственные результаты.
