Луи Буссенар - Подвиги санитарки
В 1884 году эти искусные дипломаты подослали своих людей в армию и стали подстрекать ее к мятежу, который имел своей целью освобождение Кореи от китайского господства. В дело вмешался японский министр, он смог уговорить короля, признать Тьен-Цинский договор. Согласно ему Китай брал на себя обязательство не посылать войска на корейскую территорию, не предупредив об этом микадо[45], который в качестве ответного шага имел право послать такое же количество войск. Договор этот был для Кореи подобен обоюдоострому мечу. Король выразил согласие и поставил свою подпись.
В Корею отправились три тысячи солдат — половина китайцев, половина японцев — и мятеж моментально прекратился, тем более что удалось добиться самого главного: ворота в Корею были отныне широко распахнуты. Видя, как японцы неторопливо и настойчиво осуществляют вторжение в Корею, тогакуты забеспокоились и решили приступить к активным действиям. Это были люди из привилегированных слоев: крупные чиновники, помещики, аристократы, вельможи. Они содержали своих агентов, очень ловких и преданных. Это мощное, богатое и прекрасно организованное общество постоянно прибегало к крайним средствам, не останавливаясь ни перед чем, будь то поджог, похищение или убийство. Они противились японскому влиянию, предпочитая иметь дело с китайцами, которые благодаря своему консервативному общинно-патриархальному складу и вялости характера, показали себя весьма удобными хозяевами, тогда как японцы с их амбицией нарождающейся нации отличались неблаговидными поступками, к тому же они были склонны считать корейцев низшей расой.
Так продолжалось до апреля 1894 года, когда при подстрекательстве тогакутов вспыхнуло восстание в Северной Корее. Непосредственным к нему предлогом послужили злоупотребления чиновников: успех тогакутов, казалось, был предрешен. Представители королевской власти подверглись преследованиям и были смещены. На подавление мятежа свои войска направил Ли Уи[46], однако восстание приобрело такой размах, что силы королевской армии оказались явно недостаточными. Видя всю безнадежность положения, Ли Уи официально обратился за помощью к Китаю. В точном соответствии с Тьен-Цинской конвенцией Китай известил об этом микадо. Оказавшись друг против друга на корейской территории, китайцы и японцы вначале держались вполне дружелюбно. Но мирные отношения продлились недолго, ибо каждая из обеих великих держав хотела играть роль третьего разбойника, которому достанется вся добыча, пока двое других дерутся между собой. Китайцы тайно осуществили высадку двух тысяч солдат в надежде превзойти японцев. А у тех уже стояли наготове пять тысяч, которые, высадившись в Чемульпо, спешно заняли Сеул. В ответ китайцы послали еще солдат. Японский император счел это проявлением враждебности и объявил войну. Началом военных действий явилось торпедирование большого китайского судна «Коусонг» с тысячей двумястами военнослужащими на борту: все они погибли. В течение полутора месяцев шла концентрация войск и случались отдельные стычки, а затем разыгралась та самая большая битва, с которой для Фрикет началась война.
Тогакуты всячески содействовали успеху китайцев, своих союзников: они знали, что в случае победы японцев Корея будет уничтожена навсегда. И вот, чтобы помочь Китаю и оказать решающее влияние на короля Ли Уи, лишив его воли, они организовали похищение монаршего сына, маленького Ли. Ребенка выкрали из дворца ночью; охрана, возможно будучи подкуплена, не подняла тревоги. В комнате, где жил мальчик, над циновкой, служившей постелью, был обнаружен кинжал, пригвоздивший к стене квадратную бумажку следующего содержания:
«Король, сын твой у китайцев, он будет их заложником. Его жизнь или смерть зависят от тебя. Призови своих подданных к восстанию, прогони японцев, стань преданным другом Китая, и отпрыск твой останется жив. Иначе — наследника убьют».
Китайцы очень жестоко обращались с бедным принцем. Так продолжалось до того дня, когда он удивительным образом встретился с Фрикет. Что было потом, мы уже знаем.
Правитель Кореи и любящий отец восторженно принял спасительницу своего сына и с первой же минуты стал выказывать ей свою благодарность. Несмотря на полудикие обычаи, этот монарх не обладал пресловутой королевской неблагодарностью, он щедро наградил хозяина лодки, доставившего принца домой, а также старого мандарина, который помогал освобождению. Цент получил богатые подарки, большую сумму денег и освобождение от тяжелых налогов, а мандарин — повышение: его включили в круг королевских приближенных и назначили завидное жалованье.
К сожалению, ни тому, ни другому не суждено было насладиться королевской милостью.
В ярости от неожиданной неудачи тогакуты решили отомстить и покарать прежде всего людей, вызволивших юного принца. Что касается Ли, то его собирались уничтожить при первой же возможности. Жизнь мальчика была в опасности — убийцы действовали изощренно, не зная жалости, сохраняя все в глубокой тайне и находя сторонников во всех слоях общества.
Между тем Фрикет, ни о чем не подозревая, радовалась нахлынувшим на нее впечатлениям и живо интересовалась всем, что ее окружало. Она изучала, смотрела, успевала повсюду. И вновь нашей героине удивительно повезло: по счастливой случайности у нее оказался переводчик, который прекрасно владел французским языком по той простой причине, что сам был французом. Он много поездил по Китаю и Японии, досконально изучил Корею, в которой прожил двадцать пять лет. Корея стала для него второй родиной. Буддисты с их всегдашней невозмутимостью не обижали старого миссионера[47] из ордена[48] маристов, о котором, видимо, давно забыло начальство. Он вполне спокойно жил здесь в окружении небольшой группы корейцев, приобщенных им к христианской вере, которые относились к нему с глубоким почтением. Увидев незнакомца в первый раз, Фрикет не могла поверить своим глазам. Казалось, что старик прекрасно чувствовал себя в полном облачении мандарина, этот костюм шел ему необыкновенно. Даже бороду он отпустил себе на китайский манер: это была остроконечная бородка с длинными свисающими вниз усами. Его облик довершала коса от затылка до самых пят и огромные круглые очки в роговой оправе, свидетельствовавшие об образованности их владельца.
Фрикет сначала приняла его за китайца. Миссионер улыбнулся и заговорил на правильном французском языке, и сразу сердце нашей путешественницы радостно забилось при звуках родной речи.
— Я — старый галл с берегов Луары[49], я — священник, зовут меня отец Шарпантье. Китайцы не могут как следует произнести мое имя и называют меня Салпатье, переиначивая по-своему.
