Олег Голиков - Рассказы
мгновение внутренне сжался, словно перед невидимым ударом, но, вспомнив о
предстоящей миссии, взял себя в руки, поднялся и направился к потайной двери.
Перед глазами отворившего небольшую дверцу вождя предстала знакомая картина –
небольшая пятиугольная площадка из идеально отполированного красного гранита с
церковным престолом посередине, окружённым массивными напольными канделябрами.
На престоле вместо привычного православного креста был рельефно изображён серп и
молот, а Евангелие было заменено «Капиталом» Карла Маркса, который придавил своей
убедительной массой многочисленные расстрельные списки врагов народа. Канделябры
были тоже выдержаны в соответствующем стиле и представляли собой фигуры рабочих,
матросов, солдат, крестьян, застывших в стремительном порыве по направлению к
главному подсвечнику, стоявшему в центре за престолом, выполненному в виде
бронзового броневика с ораторствующим Ильичём на крыше. По стенам этой
своеобразной молельни висели посмертные маски революционных лидеров, которые при
жизни и не могли предположить, что после смерти в прямом смысле слова попадут на
алтарь революции. Сталин по традиции внимательно посмотрел на застывшую в немом
укоре гримасу Дзержинского, пристально вгляделся в несгибаемые черты земляка
Орджоникидзе и со значением подмигнул маске Кирова – этот любимец партии, убитый
бестолковыми чекистами, неправильно понявшими намёки вождя, всегда нравился Кобе.
Да что уже теперь говорить – сделанного не воротишь, а управлять государством в этот
критический момент приходится вместе с людьми, далёкими от проницательности и
кипучей жизнедеятельности Кирова, который даже в самые трудные минуты находил
время для учёбы и простого человеческого отдыха.
Сталин, быстро освоившись в необычной обстановке, достал спички и поджёг
специальные свечи, изготавливаемые по спецзаказу из жира нераскаявшихся троцкистов,
уничтоженных вождей кулацких восстаний и прочей контрреволюционной нечисти. Затем
нашёл страницу в «Капитале» с обильными комментариями Ленина, сделанными на полях
чернильной ручкой, и стал тихонько читать, особо не вникая в смысл витиеватых фраз
знаменитого немецкого еврея. После утомительного двухчасового чтения, Коба аккуратно
погасил свечи, положил под «Капитал» несколько листков с новыми расстрельными
списками, которые по причине идущей войны отличались продуманной
немногочисленностью жертв, и неслышно вышел, закрыв дверь на ключ. Теперь вождю
всех народов предстояло самое сложное.
Как всегда, преодолевая внутреннюю дрожь, Сталин подошёл к стеклянному саркофагу,
и, слегка покряхтывая, улёгся на место мумии Ильича. Сразу после того, как он прикрыл
глаза, по телу разлилось знакомое ощущение физического единения с Мавзолеем, словно
тысячи мельчайших булавок приятным холодком вонзились в шестидесятитрёхлетнее
тело вождя, наполняя свежестью и мощью каждую клеточку, каждый сустав, каждый
орган чувств. Сталина охватило пьянящее ощущение всепобеждающего бессмертия – он
чувствовал себя словно оптический фокус мощных невидимых лучей, исходивших от всех
двадцати больших и малых башен Кремля. Со стороны казалось, что над Красной
площадью собрался небольшой торнадо, а сам мраморный ступенчатый короб вдруг
засиял мерцающими огоньками, подобно огням Святого Эльма с одной лишь небольшой
разницей – иллюминация была ярко алого цвета. Который, впрочем, слегка, терялся в
морозном ноябрьском воздухе.
Нарастающая мощь ощущений вылилась в концентрацию перерабатываемой энергии в
едином центре, которым стал пуленепробиваемый саркофаг вождя прошлого с лежащим в
нём вождём нынешним. Апогеем мистического действа стало заранее культивируемое с
помощью медитаций сильнейшее чувство ненависти Сталина к своему недавнему
политическому партнёру Гитлеру, которое в виде яркой кровавой молнии взметнулось к
потолку, полетело через гостевые трибуны Мавзолея, и вонзилась прямо в замерзшее
осеннее небо.
...Через два часа изнурённый, но довольный Сталин стоял на трибуне и принимал
исторический парад советских войск, уходящих с Красной площади прямо на передовые
позиции ближнего Подмосковья. Теперь вождь точно знал, что враг будет разбит и победа
будет за нами.
--------------------------------------------------------------------------------------------------------------
ПЕТЛЯ ВРЕМЕНИ
…Мишка присел за обгоревшим до основания деревом и стал раскуривать козью ножку,
прикрывая огонёк ладонью. В белорусском лесу под Гомелем в начале февраля морозы
быстро набирали силу. И теперь, поджидая деда Ивана, Мишка отчаянно матерился про
себя. Трофейный мундир совершенно не согревал прозябшее насквозь тело. А свой
полушубок он с пьяных глаз вчера припалил костром так, что весь меховой подол
пришлось спороть. Да и на правом рукаве теперь холодило руку изрядная подгоревшая
проплешина.
«Ну… И где же этот старый хер ходит? – Мишка зло прищурился и выдохнул вонючий
махорочный дым себе за пазуху – Договаривались же до полуночи у старого пня! Или
полицаям снова попался, дедуган хренов? Ну, бля, придёт – ужо я его помну!»
Мишке припомнился вчерашний налёт на полицайскую усадьбу и он, ощерившись
беззубым ртом, зажмурился: «Гульнули славно, чего уж там тарабанить! Тока оружие у
ентих гадов всё время разное какое-то…Даже Летёха наш последнее время весь в запарках
ходит – не видал, говорит, никогда такого!»
Мишка немного распахнул полушубок и осторожно погладил ледяной ствол короткого
автомата. Ребристый рожок нового боевого друга немного упирался в бедро, напоминая о
вчерашней стрельбе.
«Эка его веером на очерединах ведёт! Но зато отдачки никакой почти! – Мишка
запахнулся и стал тихонько подпрыгивать, сидя на корточках – Летеха как увидел мой
трофей – так чуть своей люлькой не подавился! Ишо бы – такая цаца!»
Мишка снова прикрыл глаза и перед его мысленным взором встала пылающая
двухэтажная изба, и крики полицаев, разбегающихся кто куда под весёлый перетреск
новенького трофейного автомата. Потом припомнилось лицо не по-военному румяной
пухлой тётки в сельмаге. И удивление политрука Летёхи при виде изобилия на полках
магазина, куда они с весёлым гиканьем ворвались после того, как последний полицай-
