Исаак Бацер - Позывные из ночи
— За что бьешь! — сверкнул глазами Миша.
Тот схватил его за ворот рубашки и потащил к штабелю окоренных балансов.
Обида и гнев сдавили горло парню. Он взглянул на штабель, из которого солдат уже вытаскивал гладкую балансовую чурку с узенькой, не более сантиметра, полоской коры. Бросив чурку к ногам Миши, полицейский снова стал бить его хлыстом.
Но тут подоспел Саша.
— Не смей бить, гад! — закричал он вне себя от ярости и метнулся вперед. Какое-то мгновение прошло, а Саша уже вырвал у солдата хлыст и отбросил в сторону.
Надсмотрщик ухватился за кобуру. Женщины пронзительно заголосили. А дед Матвей крикнул:
— Беги, парень, беги, да не показывайся на глаза этому ироду.
Воспользовавшись суматохой, Саше удалось скрыться, но он был уверен, что надсмотрщик обязательно доложит полиции о его заступничестве, и это принесет много неприятностей.
Однако все сложилось самым неожиданным образом. В конце дня полицейский с разрешения командира выехал в Сенную Губу навестить земляка, служившего в береговой охране. Изрядно выпив там и возвращаясь в лодке уже поздно вечером, он перевернулся на своей посудине и едва не утонул. Выручил шюцкоровца патрульный катер. Пьяного доставили в Великую Губу, доложив, при каких обстоятельствах он был обнаружен.
Утром разгневанный начальник гарнизона приказал отправить надсмотрщика на передовую за пьянку и несвоевременное возвращение из краткосрочного отпуска.
Эту тревожную ночь Саша провел в лесу и лишь утром узнал от Миши, что грозу пронесло.
— Приходи к нам на биржу, — сказал Миша. — Там все тебя вспоминают, только и разговоров о том, как ты за меня вступился.
— Приду. Только домой сбегаю.
Вскоре Саша вновь появился на лесной дороге. Он успел захватить из дома спрятанные под половицей листовки н торопился на биржу. Наконец-то выдалась возможность выполнить задание подпольного райкома.
На бирже все были рады появлению Саши. Но боясь привлечь внимание нового надсмотрщика, сначала не вступали в разговор. Но тут надсмотрщик стукнул два раза по куску рельса: это означало, что наступило обеденное время.
Дед тихонько подозвал к себе Сашу и, взглянув в сторону расхаживавшего взад-вперед надсмотрщика, сказал:
— Ты, парень, не плошай больше. Не горячись, а присматривайся, когда что сказать можно. Погорячишься — голову потерять можешь, а ты исподволь. Вот я смолу курю, да только не впрок моя смола будет им, окаянным. — Заметив приближающегося полицейского, старик заторопил: — Иди, парень, иди от греха.
Саша, будто послушавшись, завернул за ближайший кустик, поспешно вытащил из-за пазухи листовку, подхватил одну чурку и, делая вид, что помогает старику, понес ее к дымной яме.
— Дед, смотри, что я нашел в кустах, — зашептал он. Старик недоверчиво взглянул на него и, заметив в руках парня клочок бумаги, опасливо покосился в сторону надсмотрщика. Тот был далеко, в другом конце биржи.
— Сказывай, какую бумажину нашел?
— Листовка, видно, самолеты сбросили, оттуда, с того берега.
— Брехня наверно.
— Нет, дед Матвей, ты слушай, что тут написано.
— Послушаю, но ты, парень, тихо читай, и только когда финн в тот конец биржи пойдет, а я смотреть за ним буду. Как повернет к нам мордой-то, я кашляну. Ты и прячь бумажку.
— «Дорогие товарищи! Наши братья и сестры! — тихо, почти шепотом стал читать Саша. — До нас дошли вести о вашей тяжелой жизни в фашистской неволе. Насилие и надругательства, голод и смерть принесли оккупанты на захваченную ими советскую землю. Они мстят нам за то, что советские люди не склонили и никогда не склонят свои головы перед гитлеровскими палачами…»
— Погодь читать, парень, опять этот поганый шюцкор в нашу сторону идет, — предупредил дед. — Пронесло. Читай!
— «Красная Армия стойко обороняется, с каждым днем наносит удар за ударом по врагу. Она разгромила вражеские армии под Тихвином и Москвой. Сотни тысяч фашистов нашли погибель на русской земле. Найдут себе могилу на нашей земле и все остальные захватчики. Тысячи партизан действуют и в лесах Карелии, мстят врагу за поруганную землю, за кровь и смерть матерей, детей и стариков.
…Пусть земля горит под ногами душегубов. Смерть фашистским оккупантам!»
Саша закончил чтение. Дед спросил его:
— А от кого бумага, парень?
— Тут написано: «К советским людям на территории, временно оккупированной врагом. От рабочих, рыбаков и служащих города Беломорска».
— А ведь правду пишут про нашу жизнь-то, и про Красную Армию, стало быть, правду пишут. Ты как думаешь, Сашка, осилит она германца? — спросил дед, утирая тыльной стороной ладони свои слезящиеся глаза.
— Конечно, осилит!
— Ну иди, сынок, только бумагу не всем читай. Нинка-то болтлива девка, не показывай бумагу ей.
Не мог знать дед Матвей, что драгоценный листок бумаги, хранимый под рубашкой Саши Ржанского, уже побывал у многих и ободрил своим обнадеживающим словом не одно истосковавшееся сердце, что не один он почувствовал незримую связь с теми, кто на свободной советской земле думает о таких, как он, невольниках фашистского «нового порядка». Не знал он, что парень уже давал читать листовку и Мише Юрину, и Коле Максимову, и Вере Дерябиной, и многим другим своим друзьям. Среди тех юношей, которые объединялись вокруг Саши, были и двое из деревни Толвуя: Мышев и Андронов. Они вели активную борьбу против оккупантов и тоже начали с листовок.
Однако и ими далеко не ограничивается круг людей, у которых потеплели глаза при виде белого листка с мужественными словами правды. Ни дед, ни Юринов, ни сам Ржанский, никто не мог знать, где, в скольких еще деревнях и селах завладел умами людей, напомнил им о борьбе этот маленький листочек бумаги. А он уже делал дело в Великой Губе, в Липовицах, Вигове, Яндомозере, во многих других деревнях полуострова, куда занесли его такие же, как Саша Ржанский, смелые люди.
Знал все это подпольный райком. И он действовал, хотя условия были крайне трудные. Возглавлял и направлял эту работу человек со спокойными глазами, о котором лишь его ближайшие соратники знали, что он и есть первый секретарь подпольного райкома.
Здесь, в районе, подвергшемся вражеской оккупации, не было ни одного предприятия, где подпольщику можно было хоть как-то закрепиться, устроиться на работу. Коммунисты ушли в партизанские отряды, которые создавались на территории других районов — в более глубоком тылу противника и ближе к его основным коммуникациям. К середине августа 1942 года, когда в Заонежье высадился подпольный райком, здесь осталось лишь несколько человек коммунистов.
