Робер Мерль - Остров
— Да.
— Почему?
— Ты решаешь сама, и все знают, кроме меня.
— Никто не знает, кроме Тетаити, — живо возразила она. — Мне же надо было спросить Тетаити, прежде чем говорить с тобой. И вовсе не Ивоа решает, — добавила она, порывисто прижимаясь к нему всем телом, — решает мой танэ.
Он сознавал, что гнев его несправедлив, но не мог справиться с собой. Он высвободился из объятий Ивоа, встал и прошелся по комнате. Она права, тысячу раз права: месячный ребенок в шлюпке! Холод, бури, голод…
— Кому ты хочешь его отдать ? — спросил он резко.
— Омаате.
И на это нечего было возразить. Ноги его ослабели и подгибались. Он сел на пороге раздвижной двери и прислонился головой к косяку.
— Адамо, — послышался голос Ивоа у него за спиной.
Он не ответил.
— Адамо!
Он не находил в себе силы ответить. Она была так мужественна, достойна восхищения, но в эту минуту он безрассудно, бессмысленно сердился на нее. «Как будто все это не по моей вине! — подумал он вдруг, и, словно молния, его пронзило горе и раскаяние. — Эти убитые! Этот отъезд! Все по моей вине!»
Он слышал, как Ивоа тихонько плачет позади него. Он вернулся и снова лег рядом с ней.
По мере того как отъезд Парсела приближался, среди ваине обнаруживалось недовольство, даже среди тех, кто жил в «па». Во время долгих послеобеденных часов у Ивоа в присутствии Тетаити они болтали не умолкая. По правде сказать, никто не решался обращаться прямо к Тетаити, но вокруг него раздавались непрерывные жалобы, и все на одну и ту же тему: Адамо и Ивоа скоро отправятся на Таити, а мы, бедные ваине, должны оставаться здесь с одним танэ на десятерых! Ауэ! Таити! На Таити есть лагуна, и никогда не бывает так холодно, как тут, а мужчины там ласковые и не помнят зла.
Эту тему жевали и пережевывали на всевозможные лады до того дня, когда несколько ваине — и среди них Ороа — попросили Парсела взять их с собой на другой шлюпке. Он отказал им. Вторая шлюпка не годится. А третья не лучше второй. Ваине не умеют управлять пирогой в открытом море. К тому же у него у самого очень мало надежды, что он доберется до Таити!
Итак, мечта снова увидеть Таити была убита в зародыше. Разочарование оказалось столь велико, что перешло в озлобление, а так как нельзя было сердиться на Адамо — бедный Адамо! — то послеобеденная болтовня приобрела более колкий характер. Появилась новая тема: лицемерие Тетаити. Вождь не смеет убить Адамо, ведь Адамо ничего никому не сделал, вот он и посылает его в море, чтобы утопить вместе с женой. Эта тема разрабатывалась с такой изобретательностью и таким коварством, что однажды взбешенный Тетаити встал, ни слова не говоря, ушел к себе в «па» и на другой день не появился в саду Ивоа.
Когда он вернулся, женщины приняли его так ласково, что он подумал, будто усмирил их своей твердостью. Но на следующий день снова началось наступление. Сначала оно приняло более скрытые формы: как он хорош, маленький Ропати, какой у него приятный цвет кожи! Таитяне слишком черны, перитани слишком бледны, а у Ропати кожа именно такая, как надо. Ауэ, бедные ваине, теперь все кончено: только у Ивоа и у Ваа будут такие золотистые дети!
На следующий день все снова хвалили Ропати и редкий цвет его кожи, но этот источник был уже сильно истощен накануне и грозил совсем иссякнуть, когда Итиота, нарушив свое молчание, вдруг высказала новую идею. Она описала, какова будет жизнь Адамо и Ивоа на пироге и какие им грозят опасности. Воображение женщин разыгралось. И хотя Адамо в ту минуту был на твердой земле в гроте у бухты Блоссом, а Ивоа кормила грудью Ропати, о них уже все говорили как об умерших. Ауэ! Да смилуется над ними Эатуа! Погиб наш милый Адамо, который никому не делал зла! Погибла наша нежная Ивоа, дочь великого вождя Оту, племянница отца Тетаити!
Разумеется, все особенно напирали на родственные связи, которые должны были уберечь Ивоа, а также и ее танэ от этой бессмысленной гибели; тут была даже вновь затронута тема лицемерия. Но Омаата решила, что это опасно, и оборвала разговор.
Легенда о неминуемой смерти Адамо и Ивоа заняла два дня, затем Итиа нашла новый сюжет: Адамо скоро уплывет, и Тетаити будет единственным мужчиной на острове; что же станется с бедными ваине, если Тетаити вдруг заболеет и умрет? Далее стало совершенно очевидно, что болезни будут подстерегать Тетаити на каждом шагу и что десять ваине в очень скором времени останутся вдовами без единого танэ, который мог бы их кормить и защищать. Итак, они стали оплакивать Тетаити у него же на глазах. Они даже воздали ему посмертную хвалу. Затем будущие вдовы принялись горько оплакивать собственную участь. Новая тема была неисчерпаема, и женщины собирались разработать ее до самого дна, как вдруг все сорвалось по вине Ваа. Вполне довольная своим положением и своим новым танэ, Ваа не принимала участия в жалобах подруг. Но внезапно мысль о том, что она опять может стать вдовой, без надежды на новое замужество, с необычайной силой потрясла ее мозг. Она была просто ошеломлена. Ауэ, если Тетаити умрет, что будет с Ваа? Ее интересами пренебрегли, ее обездолили — это ясно! Отъезд Адамо лишал ее запасного танэ. Ибо в конце концов лучше уж иметь танэ даже не великого вождя, чем вовсе не иметь танэ!
Ваа немедленно перешла к действию. Она направилась прямо к Тетаити, стала перед ним на своих крепких, коротких ногах, обеими руками поддерживая живот, и разразилась потоком яростных упреков.
Тетаити, сидевший на пороге раздвижной двери и укачивавший Ропати, даже не поднял глаз. Когда Ваа кончила, он встал, передал младенца матери, отвесил Ваа пощечину, впрочем не очень сильную, и, повернувшись к женщинам, обратился к ним в самом твердом тоне. Он принял решение относительно перитани и, что бы ему ни говорили, не изменит своего решения. Он, конечно, знает, что легче заставить осьминога выпустить добычу, чем заставить женщину замолчать. Но если ваине будут упорствовать и распускать языки в его присутствии, то он уйдет и будет жить один на горе и спустится вниз лишь затем, чтобы убедиться, что Адамо уехал.
Эти слова заставили женщин замолчать, и замолчать надолго. Но оставались еще взгляды, вздохи, слезы, горестные кивки головой… И как только Тетаити появлялся, все эти средства немедленно пускались в ход.
Неделю спустя после инцидента, вызванного Ваа, Парсел увидел Тетаити, подходившего к гроту. Не поклонившись, он быстро обошел вокруг шлюпки и сказал, не глядя на Парсела:
— Пирога готова?
Парсела рассердило это резкое вступление. Он взял рашпиль из ящика с инструментами и принялся закруглять планшир. Через секунду он искоса взглянул на Тетаити, увидел, что тот ждет ответа, стоя против него, и сухо бросил:
