Богдан Сушинский - Странники войны
— Нет, чуть южнее. В том, что севернее, и без них многолюдно. А этот — небольшой, зато скалистый. Урочище там, хутора.
— К тому же сам командир отряда, поручик Ольшевский, из тех мест, — добавил Корбач.
— Существенное уточнение. Похоже, что вы хорошо знаете карту? — снова обратился лейтенант к Зданишу.
— Не карту, сами леса, — возразил тот. — Лесничий я, лесничий техник. До того, как перебраться в эти края, в пяти местах работал да еще и у коллег побывал. По всей Польше поездил. Что успел, то успел.
— Словом, он еще пригодится нам, — заверил Звездослав. — С партизанами легче будет объясняться.
— Вовремя объясниться с партизанами — это неплохо, — без всякого энтузиазма поддержал Беркут. — Оружием владеете?
— Владеет-владеет, — ответил за лесничего Корбач. — Я выпросил для него автомат у Кодура. Сам Кодур со своими людьми уже ушел.
— Тогда быстренько переодевайтесь в немецкий мундир, — приказал Беркут Зданишу. — Надеюсь, что-нибудь подходящее для вас найдется.
— Не буду я напяливать этот проклятый мундир, — проворчал поляк, выслушав перевод Корбача. — Почему нельзя в своей, лес-ничей?
— С этой минуты вы будете выполнять все, что вам прикажут, — вежливо коснулся его плеча Беркут. — Дисциплина у нас армейская. Свой лесничий мундир положите в ранец.
— Идите, идите, пан лесничий, переодевайтесь, — добавил от себя Корбач. — Вы же видели: пан лейтенант разгильдяйства не любит. И вообще сегодня он не в настроении.
— Да, — остановил Беркут лесничего уже у порога, — немецким владеете?
— Он родом из Судет. Там все знают немецкий, — снова ответил за него Корбач. — Ждем вас, рядовой вермахта, — тотчас же перешел на немецкий, — у машины.
Через несколько минут все были готовы к дороге. Отец Звездос-лава дал им буханку хлеба, круг домашней колбасы и несколько соленых огурцов. В машине еще оставались консервы, так что на первые два-три дня должно было хватить.
Прежде чем посадить людей в машину. Беркут построил их, внимательно осмотрел экипировку, оружие, выяснил наличие патронов и еще раз объяснил цель их рейда. Теперь он действительно чувствовал себя так, словно был заброшен во главе отряда в тыл врага.
— С этого дня мы — диверсионная группа, действующая в тылу у немцев. Конечная цель рейда — переход линии фронта. В пути следования при любой возможности нападаем на оккупантов, используя все возможные способы борьбы с ними. Отношение к местному населению самое дружеское, но при соблюдении всех мер предосторожности — в каждом селе могут оказаться полицаи, предатели, агенты гестапо или контрразведки. Цель рейда, состав группы и история ее появления разглашению не подлежат. Дисциплина армейская. Вопросы есть?
— Нет, — неожиданно за всех ответил Зданиш, без перевода уловив смысл сказанного. — Все ясно, пан лейтенант.
— Божест-вен-но. В путь!
Уже садясь в машину, Андрей обратил внимание, что нигде не видно Анны. Каково же было его удивление, когда, открыв перед машиной ворота, он увидел прямо перед собой польку. На ней были солдатские сапоги, брюки и какая-то странная короткая куртка желтого цвета. В руках — автомат.
— Если вы не возьмете меня с собой, я вас отсюда не выпущу, — тряхнула она распущенными волосами. — Я знаю, что партизан вблизи нет, а значит, оставаться на хуторе мне нечего.
Беркут сел в машину рядом с водителем и коротко бросил:
— Езжай.
Корбач медленно тронул машину, однако в воротах притормозил. Анна отступила на несколько шагов, угрожающе передернула затвор и, широко расставив ноги, приготовилась открыть огонь.
— Ефрейтор, возьмите ее на борт. Набросьте на нее шинель. Волосы под пилотку. В случае чего — она задержанная. Дальше — по обстоятельствам.
— Да на кой черт она нам нужна? — проворчал Арзамасцев, наклоняясь к Беркуту. — В дороге, в лесу, и... баба...
— Ты же боишься стычек. Можешь считать, что одну из них мы уже избежали.
64
Свет было погашен. Лунное сияние просеивалось сквозь готический наконечник окна и мягко, холодно разливалось по подоконнику, стекая на паркетный пол и тускло отражаясь в поверхности небольшого прикроватного столика. Сама кровать, на которой сидела Инга Кольген, пребывала как бы в лунной тени, тем не менее Генрих Гиммлер довольно четко различал абрис сидевшей к нему в профиль женщины. Она была в нижней рубашке, чуть не достигавшей колен, однако под белой полупрозрачной тканью тело ее казалось еще более пленительным.
Девятнадцатилетняя девушка. Залитая луной комната. Проникающая через приоткрытую форточку сосновая пряность ночи...
Рейхсфюрер так и не разделся. Полулежа в низком кресле, он из-под приоткрытых век сонно проследил за тем, как, вздрагивая и стеснительно вздыхая, девушка раздевалась, и теперь в трепетном ожидании продолжал наблюдать, как, усевшись на высокой металлической кровати, очень напоминающей те, которые можно видеть в любой из солдатских казарм, и сложив руки на груди, Инга с томным недоумением смотрит на того, кто должен стать ее первым мужчиной.
Гиммлер не допустил в «лебенсборн» ни своего адъютанта, ни охранников. Он прибыл сюда инкогнито, в коридорах «лебенсбор-на» показывался только в белом медицинском халате да и то лишь в административной части, в которую сегодня ни одного из сотрудников не пропускали, и никто, кроме коменданта «Святилища арийцев» да еще Инги, не знал, что их богоугодное заведение посетил сам рейхсфюрер СС.
«Обязательно ли ложиться с ней? — размышлял Гиммлер. — Наслаждайся тем, что видишь: посреди воины, между Восточным и Западным фронтами, сидит перед тобой оголенная юная арийка, которая ждет тебя, желает тебя; которая решилась принять тебя как своего первого мужчину... Первого ли? — вдруг усомнился Генрих, ерзая в кресле, каждое движение в котором откликалось слегка приглушенным полуревматическим поскрипыванием. — Да нет, вряд ли Аненэрбе позволит себе допустить подобное...»
...Французское шампанское, замок посреди горного массива и девичья грудь, отражающая, словно Александрийский маяк, лунное сияние... Даже сейчас, пребывая на вершине власти, Генрих все еще позволял себе вспоминать, что восхождение свое начинал-то он с самого что ни на есть дна общества, с пропахших спермой матрасов дешевых провинциальных отелей; с сутенерства, безденежья, с тюремной камеры уголовника, обвиненного в убийстве своей сожительницы. Вот эти экскурсы в прошлое и позволяли ему восхищаться всем тем, что для многих «чистых аристократов» являлось жизненной обыденностью.
Что бы там ни говорили о фюрере, о его сумасбродстве и тиранстве, он, Гиммлер, оставался преданным вождю, служил ему, обожествлял его, не представляя режим без себя, а себя — без режима.
