Федор Шахмагонов - Хранить вечно
— Что же делать в Сибири?
Пока они будут гостить со Ставцевым в Кирицах, здесь будет время подработать некоторые вопросы.
Если считать, что Курбатова направил в Москву Кольберг, если Шевров был по прежней своей осведомительской деятельности связан с Кольбергом, то первейшее значение приобретает фигура Кольберга. Не меньший интерес представляет и Шевров. Шевров, по показаниям Тункина, имел явку в Омске, стало быть, все нити сходятся к Колчаку…
Изложив этапы операции, Дубровин спросил:
— А как же свадьба? Как Наташа? Это новое обстоятельство. Ваша разлука не на один год!
— А если бы я ушел на фронт? Разве это не разлука?
— Это совсем другое дело… — ответил Дубровин. — И кроме того, вы не имеете права рассказать Наташе о себе, о своей работе…
Курбатов пожал плечами.
— Что я могу сказать? Что? Война, люди обречены на короткие встречи… Все откладывается на будущее!
— Решили твердо работать с нами?
— Твердо!
— Если вдруг уже в пути что-то изменится, вернитесь! Вернитесь с полпути, мы это поймем. Не надо надрывов, на нашей работе надрыв — это гибель!
— Я это запомню!
— Ну, а в дальнейшем я полностью передаю вас на попечение Проворова. Он молод, но он будет вам надежным помощником.
Проворов собрал Курбатову провизию. Десяток картофелин, ломоть сала. Нашлась и бутылка спирта.
Курбатов вернулся в Хохловский переулок. В дверь не стучался, а тихо поскреб пальцами. Ставцев тут же открыл. Курбатов скользнул в прихожую. Опять заперлись на засовы.
— Что? — спросил нетерпеливо Ставцев.
— Все есть, что надо!
Ставцев принял у Курбатова из рук сверток. Голод истомил его. Он растопил печку и зажег свечи в спальне, прикрыв окна глухими шторами.
В золе испекли картошку, по стаканам разлили спирт.
Ставцев приободрился. Жадно расспрашивал Курбатова, как он передвигался по городу, не обнаружил ли за собой слежки, нет ли на улицах усиленных патрулей, нет ли каких-либо признаков, что их ищут.
Дубровин предусмотрел этот вопрос и подсказал ответ.
— Николай. Николаевич! Вы всерьез думаете, что наш побег вызвал большой переполох?
— Вы забываете, батенька мой, с каким вас делом взяли!
— Взяли… Это верно! И вас взяли… И тоже с важным делом. Но вы сами мне обрисовали кольцо, которым окружена Москва. Неужели еще и на нас тратить силы? А? Все как было… Тихо на улицах. Патруль стопт у Покровских ворот. Но он всегда там стоял.
— А это мысль! — подхватил Ставцев. — Вы полагаете, что в Кирицы вас искать не поедут? А ведь могут и не поехать! Это же сумасшествие — скрываться по известному им адресу! Не поедут, Курбатов! Конечно, не поедут! Два дня отогреться, и тронемся…
На следующий вечер Курбатов опять вышел за провизией.
А сутки спустя Ставцев вынул из сейфа деньги, разделил их поровну. Ночью двинулись к Московской заставе. Ставцев частенько останавливался: ныли ноги. Только к рассвету добрели до Зюзино. Курбатов сказал, что через спекулянта, который продавал продукты, сговорился о лошади. День пробыли в избе, ночью, запрятав гостей в сено, извозчик повез их к железной дороге.
На станции назначения сошли днем, до вечера просидели в лесу, промерзли изрядно. Как стемнело, пошли в Кирицы.
Выли собаки. Безлюдье полное, в домах ни огонька, на окнах ставни. И лишь в доме учителя ставни распахнуты, сквозь занавески льется свет.
Курбатов, таясь, стараясь не шуметь, подошел к окну. Тихо, пальцами постучал по стеклу. Послышались тяжелые шаги, огромная рука отдернула занавеску, к стеклу приникла высокая фигура. Ничего не разглядев во тьме, человек пошел к двери, выходящей в сад.
— Вы ко мне?
— К вам, наверное… — ответил Курбатов. — Вы учитель Вохрин?
Вохрин подошел ближе. Взял Курбатова за подбородок и приподнял его лицо.
— Курбатов? — спросил он негромко.
— Курбатов…
Вохрин словно бы ждал его.
— Вы мне, Курбатов, очень нужны… Пошли!
Вохрин поднялся на крылечко. Курбатов остановился у первого порожка на лестницу.
— Я не один, со мной товарищ, и он болен… — сказал Курбатов.
— Ведите и товарища! — ответил Вохрин.
На лестницу Ставцева пришлось вести под руки. Ослаб. Вошел в тепло, сел на стул и закрыл глаза.
Курбатов стоял возле. Вохрин нависал над ними огромной глыбой. Молчали.
— Вот пришли… — сказал растерянно Курбатов.
— Вижу, что пришли!
За дверью быстрые, летучие шаги, дверь распахнулась, и Курбатов почувствовал, как ему на плечи легли теплые руки Наташи…
Ставцев расхворался всерьез. Его уложили в постель в маленькой горенке. Напоили горячим молоком, чаем с малиной, дали водки с перцем.
В большой столовой накрыли стол. К столу вышла мать Натащи.
Вохрин налил себе и Курбатову водки, подставила рюмку и Наташа.
— И тебе налить? — удивился Вохрин. — Ты же никогда и не пробовала этого зелья!
— Сегодня попробую!
Курбатов встал. Посмотрел на Наташу.
— Если мне разрешат, — сказал он негромко, сдерживая волнение, — я хочу выпить за нашу с Наташей жизнь. Я приехал просить у вас, Дмитрий Афанасьевич, руки вашей дочери!
Вохрин фыркнул:
— Чего же у меня просить, когда сами сладились. За вашу жизнь выпьем!
Выпили. Курбатов сел. Вохрин строго прищурился, спросил:
— А какая такая у вас жизнь? Обрисуйте нам, Владислав Павлович!
— Неужели не проживут? — заговорила мать. — Молодые, руки есть…
Вохрин поманил Курбатова к темному провалу окна.
— Россия! — тихо произнес Вохрин. — Спит и не спит… Надвое разломилась Россия, вот и хочу знать, куда поведешь Наташу? В пустоту, на корабль и за море или здесь зацепишься? Слышал я о какой-то там истории в Москве… Рассказывала Наташа. Что за история?
— Та история, — ответил твердо Курбатов, — ни меня, ни Наташи не касается. Иначе и она сюда не вернулась бы, и я не приехал бы!
— Тихо! — остановил его Вохрин. — Я тебя в большевистскую веру не обращаю. Я и сам как бык на льду… Царя-батюшку не вернут, это я понимаю, а что там большевики делают, это мне еще неясно… Вы офицер, Владислав Павлович, у вас в руках оружие. В кого стрелять это оружие будет? В наших мужичков? Так знайте, мы не дворянского роду, мы из этих самых мужичков… Дед мой грамоты вовсе не знал, отец коряво расписывался. В меня стрелять?
Курбатов вздохнул с облегчением: легенда складывалась без обмана.
— Мне что в мужика стрелять, что в русского дворянина, — ответил Курбатов. — И туда и туда горько! Только за русским мужиком земля голая, а за дворянином сегодня иностранные войска стоят. А по ним стрелять для всякого русского честь и долг.
