Робер Мерль - Остров
Он вскинул голову. Странно, откуда у нее все эти сведения.
— От кого?
— Ты знаешь, от кого.
Помолчав, он спросил:
— Она уже играет с ним?
— Будет играть.
Омаата добавила:
— Завтра вечером. Тумата сказала: завтра вечером. Не позже. Тумата сказала: больше она не станет ждать. Завтра вечером она пойдет в «па».
Молчание затянулось, и Парсел уже подумал, что Омаата уснула. Вдруг ее широкая грудь заколыхалась у него под головой.
— Почему ты смеешься?
— Аита, аита, человек… — И пробормотала: — Завтра ты узнаешь, почему я смеюсь.
Она положила свою большую руку ему на голову и стала нежно поглаживать его волосы.
В утренние часы Парсел закончил выпиливать бимсы для палубы. Перед полуднем женщины ушли, а он отправился в пристройку, чтобы принять душ, пока Итиа не принесла ему обед. Он услышал, как дверь в хижину открылась и захлопнулась, обтерся и, выйдя из пристройки, натянул брюки на солнцепеке. С минуту он постоял, как бы купаясь в горячем потоке, жар разливался по его мускулам, он проголодался и чувствовал себя бодрым, освеженным. «Итиа!» — весело крикнул он. Никто не отозвался. Он обошел хижину по саду. Раздвижные двери были широко раскрыты. Расставив колени, на его кресле неподвижно восседала Ваа. Из-под полосок коры на юбочке выступал громадный живот. Влажными глазами она рассматривала этот лоснящийся купол, легонько растирая левой рукой правую грудь.
— Где Итиа? — спросил Парсел нахмурившись.
— Это я принесла тебе рыбу, — сказала Ваа, указывая рукой на стол.
— А где Итиа? — спросил Парсел, входя в комнату. — Она рассердилась?
— Нет.
— Почему же она не пришла?
— Это я принесла тебе…
— Знаю, знаю, — перебил он, нетерпеливо махнув рукой, чтобы она замолчала.
Он подошел к столу, запах рыбы с лимоном был весьма соблазнителен, а Парсел был голоден, но не решался приняться за еду.
— Послушай, Ваа, — начал он терпеливо. — Вчера Омаата, а сегодня Итиа. Почему же Итиа не пришла?
— Это я принесла тебе…
Он стукнул ладонью по столу
— You are a stupid girl, Vaa!
— I am! I am!
Обезоруженный, он уселся за стол. Пододвинул к себе тарелку с рыбой и начал есть.
— Адамо, — сказала Ваа немного погодя.
Он поглядел на нее. Она сидела, положив одну руку на ляжку, а другой по-прежнему растирала себе грудь. Невозмутимая, как животное. Но в глазах у нее мелькнула искорка тревоги.
— Адамо, ты рассердился?
Откуда эта тревога? Неужели из-за него? Как будто Ваа вдруг забыла, что она вдова великого вождя.
— Нет, я не рассердился.
Ваа задумалась. Прошло несколько секунд, и она проговорила, выпрямившись и расправив плечи:
— Сегодня я. Завтра Итиа.
Видимо, ей стоило отчаянных усилий выразить свою мысль.
— Почему сегодня ты? — спросил Парсел.
Лицо Ваа смягчилось, губы раздвинулись, сверкнули зубы, она сразу похорошела.
— Ты меня побил.
Он вглядывался в нее, стараясь понять.
— Ну так что же? — спросил он, поднимая брови.
— Вчера, — сказала она, и все черты ее преобразились в восхитительной улыбке. — Вчера ты меня побил.
И вдруг он понял. Вот почему Омаата смеялась вчера вечером! «На какую жертву я пошел ради сохранения мира!» Эта мысль развеселила его. Он ласково посмотрел на Ваа, и в ответ ему снова сверкнул белый ряд зубов. Прочно усевшись в кресле, Ваа улыбалась со спокойным видом собственницы.
— Тетаити знает, — сказала она, когда Парсел кончил есть.
— Знает?
— Знает, что я хотела сделать. Ороа пошла к нему. Она ему сказала.
«Ороа пошла к нему». Ни тени осуждения. Просто сообщение. Констатация факта. Это так же естественно, как дождь при зюйдвесте. И так же неизбежно.
— Когда?
— Прошлой ночью.
Удивительно. Тумата не только предвидела, что Ороа пойдет, но даже рассчитала во времени пределы ее сопротивления.
— Ты мой танэ, — продолжала Ваа. — Ты должен меня защищать.
Парсел бросил на нее взгляд. Возможно, она не так уж глупа, в конце концов.
— Если Тетаити захочет тебя убить, — сказал он вяло, — я тебя защищу. Но если он захочет только побить тебя…
Она положила свои широкие руки на ляжки и покорно кивнула головой. Да. Побить? Да. Это справедливо. Если только побить — она не возражает. Ваа встала.
— Теперь я пойду.
Парсел поднял брови.
— Ты уходишь?
— Я беременна, — произнесла она с достоинством.
— Да, да, — сказал он и даже покраснел от смущения. — Конечно, ты уходишь.
— Я ухожу, — повторила Ваа и двинулась по направлению к двери; полоски коры разлетались вокруг ее широких бедер, когда она величественно удалялась по дорожке.
Прошло два дня без всяких перемен. Тетаити не выходил из «па». Ивоа не показывалась, единственным новым событием были ночные вылазки Ороа. Она и не пыталась их скрывать. Топая и фыркая, она заявляла, что входит не в «па», а только в пристройку. Пока Тетаити не снимет головы Скелета с копья, она будет по-прежнему считать его врагом. Она не входит к нему в дом и не выбирает его своим танэ.
Двадцать второго, спускаясь по крутой тропинке к бухте Блоссом, Парсел подвернул ногу. Ему растерли и перевязали ее. Затем решили, что теперь в полдень он будет есть в гроте и возвращаться домой только под вечер. Ванне построили ему на берегу шалаш из веток, где он мог отдыхать в жаркие часы.
Итиота-молчальница первая принесла Парселу пищу на берег и, отказавшись от помощи, сама довела его до поселка. Войдя в хижину, она зажгла доэ-доэ, усадила Парсела в кресло, положила его ногу на табуретку, принесла книгу, которую он оставил на кровати, и подала ему.
Парсел с удовольствием наблюдал, как она ходит взад-вперед по комнате. Из всех таитянок у одной Итиоты были коротковатые ноги, но этот недостаток искупался необыкновенной тонкостью талии, благодаря чему нижняя часть ее тела казалась особенно плотной, округлой, что было, пожалуй, приятно для глаза. Грудь — пышная, а голова совсем маленькая, как будто создатель истратил весь положенный материал на ее торс и вынужден был экономить, когда перешел к голове. Особенно поражали ее глаза. Уголки их не приподымались к вискам, как у других ваине, они были посажены прямо, и хотя не отличались величиной, зато взгляд сверкал удивительной живостью. Ниже выступавших скул лицо спускалось к подбородку тонко очерченным треугольником, на котором выделялись толстые, бесформенные губы, очень мясистые и в то же время очень подвижные, казавшиеся неуместными на таком нежном лице, тем более что они почти никогда не раскрывались. Однако они ни на минуту не оставались спокойными, сжимались, растягивались, вздувались, и их движения были не менее выразительны, чем взгляд или поворот шеи.
