Робер Мерль - Остров
Он узнал головы Джонса и Бэкера, с шеи еще сочилась кровь. У Джонса было ребяческое выражение лица, губы Бэкера свела привычная гримаска; между этими двумя головами торчало пустое копье. Бэкер открыл глаза, гневно посмотрел на Парсела и сказал твердо: «Это для вас!» — «Адамо! — закричала Ивоа, Адамо!» Парсел обернулся. В десяти метрах от него стоял Тетаити, прямой и суровый, направив ружье ему прямо в сердце. «Стой! — крикнул Парсел. — Тетаити, брат мой, остановись!» Тетаити презрительно улыбнулся, раздался выстрел, Парсел почувствовал словно удар кулаком под ребра.
— Аита[31], мой малыш, — послышался рядом глубокий голос.
Он открыл глаза. Сердце его колотилось. Он обливался потом.
— Аита, — повторил голос Омааты у него над ухом.
Он перевел дыхание. Был ли это сон? Или только перерыв, маленькая передышка? Бегство по берегу, копья, Тетаити, удар пули в грудь… Нет, это не сон, не может быть, чтобы он выдумал слова Маклеода, он еще слышал их ритм, гнусавый голос, саркастический тон. Парсел снова закрыл глаза, перед ним была пустота, мысль его завертелась по кругу, без конца, без конца… О ужасно устал от этого кружения. «Это для вас!» — раздался яростный голос Бэкера и, словно удар гонга, потряс ему нервы. О повернулся, холод леденил ему спину, руки дрожали. Он увидел перед собой ружье, а выше — темные глаза Тетаити, его презрительную усмешку: «Остановись! Остановись!»
— Аита, мой малыш…
Он расслабил мускулы, открыл глаза и принялся считать до десяти, но тут же сбился со счета и соскользнул в темноту; казалось, он снова вязнет в ней, все опять стало реальным: вот стоит Тетаити, он прижимает к груди ружье, сердце у Парсела сжимается — вот — вот вылетит пуля, надо говорить, говорить..
— Омаата…
— Мой малыш…
Он с усилием произнес:
— Под баньяном…
— Что под баньяном? — спросил далекий, далекий голос Омааты.
Он снова скользил, скользил вниз. Он сделал над собой отчаянное усилие.
— Когда я вышел из пещеры…
— Да, — сказала она, — да… У тебя были очень красные плечи, мой петушок.
У него были красные плечи. Эта подробность вдруг стала очень важной. Он не двигался, но видел себя, видел, как он поворачивает голову. Красные. Красные. И лопатки тоже красные. Он громко сказал: «У меня были красные плечи», и ему показалось, что он понемногу выбирается из тины, в которой завяз.
— Ты мне сказала…
— Я ничего не говорила, сынок.
Он бессвязно пробормотал:
— Ты мне сказала: война еще не кончилась…
Он ждал. Омаата не отвечала, и — странное дело — молчание Омааты окончательно разбудило его.
Он заговорил:
— Ивоа сказала: «Тетаити еще хочется тебя убить».
Омаата недовольно буркнула:
— Она так сказала?
— Сегодня, когда приходила ко мне.
Омаата промолчала. Он продолжал:
— Она сказала неправду?
— Нет.
Невозможно было произнести «нет»
— Ты тоже это знала?
— Да.
— Откуда ты это знала?
— Я знала.
— Откуда ты это знала? — повторил он с силой.
Волна радости нахлынула на Омаату: Адамо говорит с ней строго, как танэ. А какие у него глаза!
— Он поносит головы, — покорно ответила она.
— Каждый день?
— Да.
— Все головы?
— Да.
— Даже Ропати?
— Да. — И добавила, немного помолчав: — Тетаити не злой человек.
Странно. Почему она это сказала? Что она старается ему внушить?
Он продолжал:
— Есть ли между головами Уилли и Ропати пустое копье, которое ждет головы?
— Да нет же! — взволнованно воскликнула она. — Кто тебе сказал? Никогда не было! Нет, нет! Быть Может, Тетаити и задумал тебя убить, но этого он никогда не сделает! Ауэ, оставить копье для чьей-то головы!
По ее тону ясно чувствовалось, что это было бы пределом бестактности, грубейшим нарушением этикета, низостью, недостойной джентльмена. Парсела это чуть-чуть позабавило. И этот проблеск веселости доставил ему удовольствие. Он глубоко вздохнул и подумал: «Я не трус».
И продолжал:
— Что случится, если Тетаити меня убьет?
Последовало долгое молчание, затем она сказала осторожно
— У него будут большие неприятности.
Вечно эти недомолвки, умолчания…
— Какие неприятности? — жестко спросил Парсел.
Несмотря на мрак, он почувствовал, как она насторожилась. На этот раз она не поддастся. Больше она не станет подчиняться ему.
— Неприятности, — повторила она коротко.
Парсел поднял голову, словно мог ее разглядеть в темноте.
— Он знает об этом?
— Да.
— В таком случае зачем ему меня убивать? Я уезжаю. Убивать меня теперь бесполезно.
Омаата рассмеялась тихим, горловым смехом.
— О мой малыш, когда мужчина становится воином… — Она не закончила фразы и продолжала: — С Ваа ты поступил хорошо.
— Ты уже знаешь?
— Все женщины знают. — И добавила: — А завтра узнает и Тетаити.
Он вскинул голову. Странно, откуда у нее все эти сведения.
— От кого?
— Ты знаешь, от кого.
Помолчав, он спросил:
— Она уже играет с ним?
— Будет играть.
Омаата добавила:
— Завтра вечером. Тумата сказала: завтра вечером. Не позже. Тумата сказала: больше она не станет ждать. Завтра вечером она пойдет в «па».
Молчание затянулось, и Парсел уже подумал, что Омаата уснула. Вдруг ее широкая грудь заколыхалась у него под головой.
— Почему ты смеешься?
— Аита, аита, человек… — И пробормотала: — Завтра ты узнаешь, почему я смеюсь.
Она положила свою большую руку ему на голову и стала нежно поглаживать его волосы.
В утренние часы Парсел закончил выпиливать бимсы для палубы. Перед полуднем женщины ушли, а он отправился в пристройку, чтобы принять душ, пока Итиа не принесла ему обед. Он услышал, как дверь в хижину открылась и захлопнулась, обтерся и, выйдя из пристройки, натянул брюки на солнцепеке. С минуту он постоял, как бы купаясь в горячем потоке, жар разливался по его мускулам, он проголодался и чувствовал себя бодрым, освеженным. «Итиа!» — весело крикнул он. Никто не отозвался. Он обошел хижину по саду. Раздвижные двери были широко раскрыты. Расставив колени, на его кресле неподвижно восседала Ваа. Из-под полосок коры на юбочке выступал громадный живот. Влажными глазами она рассматривала этот лоснящийся купол, легонько растирая левой рукой правую грудь.
— Где Итиа? — спросил Парсел нахмурившись.
— Это я принесла тебе рыбу, — сказала Ваа, указывая рукой на стол.
— А где Итиа? — спросил Парсел, входя в комнату. — Она рассердилась?
— Нет.
