Эдмунд Бентли - Криминальные сюжеты. Выпуск 1
Я вхожу. Девушка прильнула к стеклу, смущенно поворачивается и смотрит на меня.
— Что-нибудь случилось, господин Зибель?
«Да, случилось, — хочется мне сказать, но почему-то не могу, а девушка продолжает на меня смотреть. — Моя жена умерла».
Молча дотрагиваюсь до нее, и она сразу понимает, я заключаю ее в объятия, кладу голову на плечо, упругое, покатое и по-матерински теплое, чувствую вкус собственных слез. Я никогда не плакал, и сейчас долго сдерживаемые слезы свободно льются. Что с тобой происходит, Зибель? Может, тот мерзавец, что сидит внутри и периодически пробуждается, объяснит мне? Этот негодяй вечно наблюдает за мной, носит мое имя, это — я и не я, страшный судья и насмешник, и если бы я ему поддался, он бы сию минуту сунул мою голову в петлю. Но я не поддаюсь. И сейчас не поддамся, ни на секунду не останусь один. Я погружаю пальцы в волосы девушки, они податливые и теплые, как вода на солнце, стараюсь улыбнуться. Мне это удается. Вот сейчас я посмотрю ей в глаза, зеленые и глубокие, как вода в колодце, в которой отражаются склонившиеся деревья. И отражаются звезды. У кого я видел такие прекрасные зеленые глаза?
Ах, да, у заключенной. Прошло столько лет, а ты ее не забыл. Она любила тебя. А что ты с ней сделал?
Сломал ее, как цветок, своими алчными руками, проделал над ней самый страшный опыт, первый, ведь она могла и умереть, и ты это знал, негодяй, но и это тебя не остановило. Девушка должна была родить твоего ребенка, и она родила его, но не своего, а ребенка Елены, а ты отнял его и во второй раз. А потом… Потом ребенок исчез… Ты помнишь, как доверчиво она отдала тебе ребенка, ведь ты был его отцом? А потом ты вернулся вне себя от злости и не мог посмотреть ей в глаза, ты ни на минуту не задумался о том, какую боль ты ей причинил, и только ненавидел ее — человек всегда ненавидит тех, кому он причиняет непоправимое зло, а ты ненавидел ее за то, что она родила ребенка, из-за которого Елена замолчала навсегда. И что ты сделал потом, идиот? Приказал ее убить. Не хочется вспоминать, не так ли? Никогда не хочешь вспоминать. Хочешь забыть, но не можешь. Даже теперь.
Руки утопают в волосах девушки, которую тоже ты создал, глаза тонут в глазах девушки, а ведь ты любил только одну женщину, но именно она наказала тебя своим вечным презрением. И умерла, не простив. И унесла с собой твою душу. Вспомни, какие письма ты писал ей когда-то! Вспомни, каким благородным, сильным и добрым ты представлялся в этих письмах. Но уже тогда ты не мог ее обмануть, и чем мягче и благороднее ты выглядел в этих письмах, тем более жестоким и грубым становился в повседневной жизни. У тебя оставалась лишь одна такая гавань, где ты обретал спокойствие, — твоя мертвая лаборатория, в которой в бесцветных пробирках и склянках ты консервировал кусочки кожи мертвецов. Ты сам убивал этих людей, создавая их потом заново, но уже по своим меркам, без памяти и чувств, покорных, и это медленно, но верно превращало тебя в бога. Но был ли ты богом? Хотя бы на мгновение?
Да?
Нет? Что же ты не отвечаешь?
— Елена, — шепчу я и зарываюсь лицом в теплое плечо.
Наконец-то моя Елена возвращается ко мне. Я люблю ее, обнимаю, целую ее глаза, волосы, шепчу в них, утопаю в них. Теперь, после стольких лет, мы снова вместе. Ведь она не умерла, кто меня обманул, что она умерла? Она жива, и я жив, а если она мертва, то и я мертв. Кто может сказать точно, что есть жизнь и что смерть?
Разве это не одно и то же, разве это не два состояния одного и того же?
20
Я прихожу к ней каждый день. Не могу не приходить. Я ужасно одинок. Доктор Андриш начал меня избегать. Это кое о чем говорит. Раньше двери его кабинета всегда были для меня открыты. И Хензег все время занят. Он уже ни о чем меня не спрашивает. И не требует никаких докладов. Пока я отсутствовал, он все взял в свои руки. И понял, что может обойтись без меня. А это конец. Но в секторе А случилась авария, потому что Хензег не учел самого важного фактора — времени. Он не предполагал, что это приведет к аварии. А потом, поставленный перед фактом, ликвидировал пятерых клонингов. Конечно, у него не было другого выхода. Но вынес ли он урок из своей ошибки? И будет ли это последней аварией? Крамер торопит, а Хензег выслуживается перед Крамером. Я уже вне игры.
Мне бы хотелось вызвать его на разговор, припереть к стенке, но он ускользает. Занял новую позицию. Даже в игре в шахматы. И ошарашивает меня неожиданными ходами.
— Вы, Зибель, постоянно проигрываете, — недовольно изрекает он.
Это я-то проигрываю? А зачем тогда прислали Па-панели? И почему Хензег забывает о законе сообщающихся сосудов?
Клонинги тоже стали мрачными и молчаливыми, все время переглядываются и перешептываются, почему-то их разговоры не удается записать. Неужели они обнаружили прослушивающие устройства? Их молчание пугает. Да и работа в лабораториях вдруг странно ухудшилась.
Случайно? Вряд ли…
Тот, который проник ко мне в кабинет, вероятно, жив. Он не только против меня, он — против всех нас.
Не буду предупреждать Хензега. Пусть сам ломает голову.
И Папанели не буду предупреждать. Хотя для меня такой ход был бы чем-то вроде… рокировки.
Елена встречает меня молчанием, но ведь она всегда была молчаливой. Она такая нежная, словно соткана из ласковых лучей солнца. С трудом отрываюсь от ее тепла. Я говорю с ней, каждый день говорю о нашем детстве и нашей молодости, и она вспоминает, каждый день говорю с ней о первых днях нашей семейной жизни, и она вспоминает, говорю долго, уже и сам не знаю о чем, читаю ей наши любимые книги, а она гладит меня по голове и говорит:
— Еще! Еще!
Вдруг сознание мое проясняется. Почему мы здесь? Нужно бежать, прежде чем явится Хензег, прежде чем явится доктор Андриш, прежде чем меня засечет Папане-ли. Этот Папанели прибыл сюда недавно. Он из министерства. Видимо, Хензег рассказал о клонинге. Или генерал Крамер по собственной инициативе послал подкрепление… Но как сюда без разрешения пустили Елену? Они будут нас преследовать, захотят убить. Мы должны бежать, как можно скорее бежать, как можно дальше, нужно скрыться среди обычных людей, которые никогда не слышали о клонингах, которые не готовят клонингов для специальных целей, у которых нет лабораторий, а только простое, человеческое счастье. Но этот мерзавец внутри снова поднимает голову и шепчет, что никуда я уже не убегу, что счастье для меня невозможно, потому что я был преступником, убийцей, я — бог, неудачник, идиот, садист, он говорит мне еще много такого.
— Бежим, — я тяну Елену за руку. — Скорее!
Она испуганно смотрит на меня, но ведь она всегда так смотрит, я тащу ее за руку, и она подчиняется моей руке, делает несколько медленных и нерешительных шагов, но потом, подчинившись моей воле, начинает бе ть, и мы уже в одном из тех бескрайних коридоров, которые надо знать как пять пальцев, чтобы добраться до нужной двери. Мы бежим, задыхаясь, один за другим сменяются коридоры, остается совсем немного, но Елена все больше отстает, с трудом глотает воздух, я умоляю ее, хотя чувствую, что у нее уже нет сил, она делает несколько шагов и снова останавливается, еще чуть-чуть, умоляю я, совсем немного… Конец! Перед нами заветная дверь, ведущая в мир, в настоящий мир, к настоящей жизни, на которую я не имею права и где давным-давно осужден на смерть, но я живу в ней под фальшивым именем и на фальшивом положении, хотя только там я был по-настоящему счастлив и по-настоящему несчастен, там похоронены и мои дети. И Елена. Елена?
