Яна Гецеу - Панк-рок для мёртвых
Я слабо запротестовал: а Дамир?
— Дамир мудак! Какой, на хрен, Дамир? Твое, чтоль, дело? — он впервые вспылил, надо же.
— Но ведь Маша — мертвая, — тихо прошептал я. Не было сил возражать.
— А ты, чтоль живой? — зло рассмеялось оно.
— Вот не обольшайся! Одна видимость. Я — живее тебя. Целее уж точно. Ты кровью харкаешься, а уж печень — просто нечего сказать, и мозги не на месте, буквально, башкой треснутый. Легкие вообще гнилые. Чахотка у тебя нехилая, знаешь, да? И Король заразил давно.
Он замолчал. Я, скрючившись, еще сильнее, почти не дыша, замер. Слезы навернулись на глаза: эгоист, урод чёртов! Ну, как я мог не думать о Король? Сам–то подохну — и хрен со мной! — от этой мысли по щекам потекли ручьи и в груди сдавило. А вот Король, малышка моя, только в том и виновата, что со мной связалась! Да если бы она знала, небось, и близко не подошла! О, как же больно! С огромным усилием перевесился на пол, и схаркнул снова. Я чудовище. Я ее убил.
— Дурак ты, Шут. Убил! Тоже мне, киллер! Вылечится она, у нее–то все путем будет. Она девка здоровая. Еще, таких, как ты кучку и ведро замучает!
Я помотал головой — да пошел он! Я не дам кому попало, хоть он из самой преисподней, трогать мою любовь!
— Нет, Шут, фигня это все. Ты мне лучше вот что скажи: умереть хотел?
Я открыл глаза и уставился на него — и что?
— И хочешь, да?
Я смотрел, выжидая.
— Нет, ты скажи! — нажал он.
— Да.
Что, убивать наконец–то будет? Нет, от него не хочу!
— Давай я сначала скажу, а ты подумаешь! Дело все в том, что без твоей воли никто здесь тебя не убьет! Ты ведь не утонул. То, что ты хочешь умереть, еще мало. Ты должен разрешить это сделать. Мне, Дамиру, еще кому–то! Но если, допустим, Дамиру, то он сначала должен ко мне придти и спросить. И знаешь почему?
Я помотал измученной головой.
— Потому что я — Хозяин.
Я тупо смотрел — ну и что?
— Я — Хозяин! — повторил он, и меня будто ударило!
— Хо… Хозяин? Хозяин — ты? К которому за смертью идти? — я сказал это слишком громко, и снова закашлялся. Он удовлетворенно кивнул.
— Да. А теперь слушай с особым вниманием. Вот все как есть, с самого начала. Это озеро — один из входов в ад. Непосредственных и практически прямых. Неслабо, да? Сам Дьявол из него пил. Не веришь? Ну, и дурак. Не важно, важно другое. Я жил давным–давно, люди еще под князьями ходили, первыми, слово такое — «князь», только появилось. Шлялся по свету, безродный, с мечом в руках. От одного к другому переходил, наемником. Так и звали меня — Блуд. Послали меня на разведку, я через лес на озеро вышел, хотел умыться — глядь — сидит человечек. Низенький такой, черноглазый. Я много повидал, всюду пошлялся, и потому для меня — ничего особенного. Ну, не похож на местных, ну, и мне–то? Мало ли, не отряд же их! «Что — говорит — пить хочешь? Пей!» Я попил, а он мне и говорит: «Вижу, мол, я подлым делом ты живешь, человече! Это хорошо!» Я хотел было его тут же и зарубить, а он меч у меня, как у ребенка из ручонок вынул, и об коленочку тощую разбил. «Эх, говорит, дурачина, на кого машешь прутиком своим? Но что человечка мелкого ни про что зарубить хотел — тоже хорошо! Грязное это дело. Вижу, говорит, жить ты очень хочешь, да не просто жить, а подольше, да быть поглавнее! А что, если вечно?» Удивился я, как, мол, вечно–то? А он смеется. «Я, — говорит, — знаешь кто? Сам Чернобог! И обитаюсь аккурат под этим озерцом. В него нырнешь — больше не вынырнешь, если я не отпущу. Только очень уж редко люди здесь ходят, не тонет никто. Не творит неправды, не страдает, не гибнет. Крови хочу и подлости человеческой! Согласись мне служить, и будешь большим Хозяином! Карать и миловать, и жить вечно будешь!» Не сказал, что помереть сначала надо, гад. Согласился я, а он башкой меня в воду. А как захлебнулся, он меня встряхнул, я глаза и открыл. Смотрю, свет будто переменился. Не то все вокруг совсем. Как бы навыворот. Ну, ты увидишь сам, коль согласишься. Вот, встал я, а он мне и говорит: «Пойди теперь да приведи сюда князя своего с людьми, утопи их всех, они твоей дружиной станут». А мне что ж, пошел и привел. Место тихое, любо–дорого, они купаться полезли, и все, как один, перетопли. Потом мы их и поделили с Чернобогом, кого он забрал, других мне отдал. А Чернобог–то велел мне деревню здесь заложить, мы и заложили. Люди стали приходить и оседать здесь. Те, дружинники надоели мне, сгнили совсем, и есть просили, шлялись тут по ночам, утаскивали кое–кого, чуть весь народец мне не распугали. Я от них избавился — положил в землю, так они там и сгнили. А сверху камни поставил для издевки — мол, первые герои–основатели! Да и черт с ними. Обосновался я, значит, прочно. Люди приходили сюда жить — и топли. Много топли. Вот ты и спроси — а чего ж не бросили это все, не сбежали, деревню не уничтожили? — он криво усмехнулся на мой немой вопрос. — А вот то! Кто ж им даст? Они здесь жили, как будто ничего не соображая. Как во сне. Атмосферка здесь такая, дух особенный. Вот и ты же вроде как сразу почуял, куда попал, а умом–то не принял. Вроде так и надо, ну, мертвые — и чё? Верно же говорю? То–то и оно. Вот и они так жили. До старости мало кто дотягивал — жадничали мы с Чернобогом. Порой крепко спорили при дележке новеньких топленных, они свежие, каждому охота побольше таких. А деревни как бы две стало — живых и мертвых, знаешь, как если бы день и ночь в одно время сойтись могли. Кто из живых знал — сами бегали ко мне тайком, просили повидаться со своими. Я разрешал, а что ж? Они долго не задерживались потом: тосковали очень, сами топиться бежали. Глядишь, потонет парень, туды–сюды, уже девку свою ко мне ведет: вот мол, милка моя, ко мне сама притонула. Ну, что ж, я их благословлю — пусть вместе гниют! Одно не ладно — жрать просят, нет–нет, да и уворуют кого. Ну, я их отправлю то в соседнюю деревню, то на дорогу, чтоб своих сильно не пугать. Так и жили. И всем было не то, чтоб есть на что жаловаться. И Крещение пережили, и Ивана Грозного. Кого не надо — никогда не пускали сюда. Живым–то и лучше с нами было. Они нам жертвы иногда: отдадут пару–тройку своих, да и то — как сказать, отдадут? Приходи, милуйся, коли не страшно! Все ж рядышком. Зато спокойно, ничего не трогает по большому–то счету. Что в большом мире творится, мы только от пришлых узнавали. Только и того, что кто к нам придет — больше не уйдет. Вот, как ты.
Тут он снова зловеще сверкнул немигающими глазами, от чего в груди отозвалось больно.
— А ты, небось, удивился, чего я на такой смеси разглагольствую — словцо оттуда, другое с твоего языка? Ну, да ладно, дальше, значит! А ты потерпи еще, недолго осталось. Вот потом уже, когда все эти дела страшненькие начались, войны да революции, так даже я поразился, как оно бывает, сколько ж в мире злой подлости расцвело! Вот тут Чернобог разошелся, поднялся. Бросил нас, на что мы ему, когда зла в мире столько, что на всех их хватит, да еще с лихвой останется? А я‑то полоноправно никогда не хозяйствовал, оно и разболталось! В тени держать деревушку не умел, нашли, кого не звали, набежали. Я только глазами хлопал, дурачок, что с моими владениями и холопами творится! И коллективизация, Машку когда прирезали, она тебе, небось, рассказывала? Я вообще–то, всяких пристрелянных да прирезанных не жалую больно, если только особо упросят, а так — иди, лежи где упал, на что мне? Но Машка — очень уж хороша! Я их и оставил, так в избе и обретаются. А им как завидуют мои — все зимой подо льдом, а эти в доме! Ну, а что ж, фаворитка моя, она и есть! Еще живая была, а от меня не воротила нос. Вот и молодец, теперь никто ослушаться не смеет, знают, за такое я больше не позволю со дна подняться, разлагайся!
