Анатолий Жаренов - Искатель. 1973. Выпуск №2
— Это было в четыре часа? — спросил Шухов.
— Да. Раньше он и не мог подъехать к дому.
Без пятнадцати четыре Назаров был жив. В четыре — мертв. Загоруйко подогнал машину к дому около четырех. Может, он что-нибудь видел? Теперь, когда следствие располагает более обширными данными, есть смысл еще раз потолковать с этим таксистом. А вдруг?
Загоруйко явился точно в назначенное Шуховым время.
— Садитесь, Иван Тихонович, — пригласил его Шухов, незаметно разглядывая шофера и пытаясь определить, что же представляет собой этот человек. На вид лет сорок, но хочет казаться моложе. Одет аккуратно, спортивно. Черные усики, пустоватые наглые серые глаза. «Фат, — подумал Шухов. — Наверное, любит красиво выражаться». И не ошибся. Загоруйко о себе говорил только, во множественном числе: «мы». «Мы подали машину…» «Смотрим: огонь в окнах. Галочке — по рации».
— Постарайтесь вспомнить что-нибудь еще, — попросил Шухов. — Не видели ли людей на улице?
— Людей не видели, — готовно откликнулся Загоруйко.
— Давно работаете в автохозяйстве?
— С полгода. Как приехали в город.
— Женаты?
— Нет, мы не женаты. По пословице.
— То есть как это по пословице?
— Женатый живет, как собака, умирает человеком. Холостой наоборот. Ну и мы наоборот.
В отделе кадров автохозяйства Шухов просмотрел анкету Загоруйко. Для себя объяснил: «На всякий случай». Алиби таксиста выглядело бесспорным. И вопросы ему Шухов задавал больше для проформы. Хотелось также убедиться в том, что Загоруйко и Назаров понятия не имели друг о друге. Анкета таксиста оказалась безукоризненной. Все в ней было ясно. Правда, Загоруйко произвел на Шухова неприятное впечатление. Но ведь не в любви им объясняться. Биографию же Загоруйко Шухов сравнил с назаровской. Скрупулезно проверил: не пересекались ли в каких-нибудь пунктах жизненные пути Назарова и Загоруйко. И, проверив, убедился: нет, нигде не пересекались их тропинки. На Дальнем Востоке Загоруйко не был. Службу проходил на Севере. Работал потом в Брянске, Орле и Могилеве. Назаров в этих городах не жил никогда. Могли, конечно, быть случайные встречи, Но верилось в это с трудом, а точнее, и вовсе не верилось.
В четверг Шухов получил телеграмму из волжского городка, родины Назарова. Кожохин писал: «Кое-что прояснилось. Вылетаю в леспромхоз».
ГЛАВА ВОСЬМАЯ
Три часа тридцать минут… В ушах звучит вопрос… Колотится, звенит: «Убил, да?»
Да, убил! Убил себя, убил свою жизнь. Не выскочил из заколдованного круга. Пробежало счастье мимо, подавился Назаров своим счастьем. Не отхаркнуть теперь его, не выплюнуть…
Летом в тайге раздолье. Брал летом отпуск — и в лес. По тайге бродил, счастливый корень женьшень искал. Большие деньги, слыхал, за корешок этот можно получить. Летом люди на курорты ездили, путевки доставали, а он — на подножный корм. С ружьишком навострился управляться. По буреломам бродил, глазами по сторонам ворочал: не сверкнут ли где остренькие листочки зонтиком, По вечерам у костра валялся, с комарами, с мошкой воевал, думал: вот бы над лесом этим хозяином быть. Раз повезло: калужину на мелководье застрелил. Отвез икру в город, продал. Торговал и опасался: засекут, посадят. Однако сошло. Прибавилось чуток капиталов на книжке. Медведя как-то случайно порешил. Мясом две недели питался. Остатки выбросил, а шкуру сохранил. Завидовал соболятникам: много денег зашибают. Но зимой охотиться не мог: зимнего леса боялся, морозов боялся, да и на зимнюю снасть денег жалко было.
— Жадный ты, — говорила та бабенка в леспромхозе.
— Бедно живешь, — сказала Лиза, когда в первый раз вошла к нему в дом.
— Откуда богатству-то быть? — развел он руками.
— А я слышала, кто с Дальнего Востока приезжает, у того денег куры не клюют.
— Может, у кого и не клюют. А я вот только домишко сумел купить.
— Что же так?
— Да вот как. Остальное проел за восемь лет. А ты как, бедного не полюбишь?
Засмеялась, прижалась крутым боком.
— Полюблю, наверное. Погляжу вот на тебя получше. Я ведь всю жизнь бедных да некрасивых голубила.
— От мужа-то чего ушла?
— Умным он хочет быть не по разуму. Не смогла. Тепла в нем нет, одни рассуждения. А как жить с рассуждением-то? Маета одна. Ты к нему с лаской, а он телескоп строит.
— У меня тоже тепла немного осталось, — сказал Назаров и подумал, что врет, что у него никогда и не было тепла. Только злость да зависть. Но Лиза словно и не заметила лжи. Да и он за восемь лет одиночества в этом городе истосковался по женской ласке. Устал от мыслей своих, от снов, мечтаний бесплодных.
Ничего не заметила в нем Лиза. Ничего не поняла. Правда, в последние дни поглядывать странно стала. Неужели это заметно? Почему же другие не видят? Почему никто не кричит: «Вот он, голубчик, ату его!»
«Или ты вор? Или убил кого?»
Комаров! Вот кто чует Назарова. Ходит вокруг да около, как волк возле теплого хлева. Но руки коротки у Комарова. Не дотянуться Комарову до Назарова, не ухватить.
С Лизой легко и трудно. Вся она на виду, кажется, что насквозь светится. Хитрости никакой. Назарову иногда хочется быть откровенным с Лизой, но что-то не пускает, прилипает язык, когда доходит дело до щекотливой темы. О себе он ей рассказывал мало. Больше отмалчивался. Зато про мать не стеснялся. Про взгляд матери, пугающий, ненавидящий. Как просыпался ребенком и жмурил глаза испуганно, Про письмо ее к дирижеру рассказал, как нашел его, как понял, откуда что идет.
— Бедный, — говорила Лиза. — Страшно-то как, поди, было.
— Через всю жизнь пронес, — вздохнул Назаров.
— Но ведь и ее понять можно, — говорила Лиза, — Женщина пострадала из-за негодяя.
— А я виноват?
— Не пишешь ей? Хочешь, я напишу?
— Ты? Зачем?
— Помирю вас. Объясню. Женщины это умеют между собой.
— Сгорело все, Лиза. Не стоит.
— Или съездим к тебе на родину. На Волгу страсть хочется поглядеть.
Молчал Назаров. Ни «да», ни «нет» не говорил. А хотелось и ему на Волгу посмотреть. Жив там слепой или нет? Про слепого Лизе тоже рассказал. Кроме главного. Получилось так, что слепой сам был виноват. Пожалела Лиза слепого. Спросила:
— Дружил с ним?
— Дружил, — соврал Назаров.
Он чувствовал, что ему все труднее лгать Лизе, прикидываться. Какие-то изменения происходили в нем. В ее обществе он обмякал, становился разговорчивее, податливее. Думал, что годы виноваты, от старости это, наверное. Раньше он злился на всех людей, тайно ненавидел всех, тайно радовался чужой беде. Теперь это стало проходить. Он даже посочувствовал в душе Эде Мокееву, брошенному мужу. Потянуло его взглянуть на Эдю. И, повинуясь безотчетному любопытству, выбрал время, когда Лиза работала, пошел к дому, сел на лавочке напротив дожидаться, когда Эдя с работы пойдет. Дождался. Эдя торопливо прошел мимо. Назаров поглядел ему вслед. Хотелось окликнуть, но удержался. Что он Эде скажет? С Лизой поделился, не смог от нее утаить.
