Евгений Коковин - Первая любовь
– Пока не получу приказания возвращаться, – ответил капитан.
Дрейк снова зевнул, встал и прошелся по каюте. Потом отворил дверь и крикнул:
– Харлей!
Появился стюард.
– А где бой? Я его не вижу целый день. Некому подать стакан воды. Где он?
– Я сейчас его найду, – сказал стюард и вышел.
Некоторое время капитан «Октября» и штурман «Гордона» молчали. Капитан хотел подняться, чтобы пойти на мостик, Дрейк остановил его.
– Капитан, если будете в Лондоне, прошу ко мне.
– Благодарю вас.
– Плавать я, конечно, больше не буду. Хватит, пошатался по белому свету. Это была моя, даже больше – отцовская причуда. Раньше я искал приключений, острых ощущений, а теперь понял, что все это – глупости, мальчишество. Роберт, мой старший брат, никуда из Англии не выезжал и живет прекрасно, а я побывал и в колониальных войсках, и в военном флоте…
– Может быть, вы бывали и в России? – спросил Малыгин и пристально взглянул на Дрейка. – Помните, в тысяча девятьсот восемнадцатом году…
– Нет, – без тени смущения ответил Алан Дрейк. – Тогда я был в другом месте. Но это не имеет значения… А вот теперь я что-то вроде надзора, представитель пароходной компании, в которой состоит мой отец.
– Разве вы не штурман? – удивился капитан.
– Скажу вам откровенно, конечно, нет. Собственно, на «Гордоне» я считался штурманом-дублером.
– И вахты не несли?
– Между нами, нет. К чему мне быть штурманом? Если вы приедете ко мне…
В этот момент в дверь постучали, и в кают-компанию осторожно вошел Ли.
Дрейк махнул ему рукой.
– Будь за дверью и никуда не уходи… Впрочем, подожди! Нужно почистить ботинки.
Не стесняясь капитана, Дрейк снял ботинки и швырнул их мальчику. Ли подхватил ботинки и вышел.
– У вас тоже есть бой, кажется? – спросил Дрейк.
Малыгин отрицательно покачал головой.
– Нет, никакого боя у нас нет.
– Позвольте, но я видел у вас мальчишку. Он не русский, не европеец. Он – эскимос. Где вы его взяли?
Капитан рассмеялся.
Илько? Это ученик из морской школы, практикант.
Забросив ногу на ногу и пуская дым, Дрейк взглянул на Малыгина.
– Послушайте, капитан, хотите обмен? – сказал он. – Мне порядочно надоел этот китаец, но он хороший бой. Вы даете мне своего эскимоса, а я вам – Ли.
– Вы шутите? – недоумевающе пробормотал Малыгин. Он и в самом деле думал, что Дрейк шутит.
Но Дрейк самым серьезным образом продолжал:
– Уверяю, вы не прогадаете.
Малыгин вначале возмутился, потом ему стало смешно.
– Может быть, вы мне в придачу дадите? – язвительно спросил он. – Например, вашего стюарда и небольшое суденышко вашей пароходной компании?
Дрейк понял, что советский капитан посмеивается над ним. Он посмотрел на капитана, потом перевел взгляд на свою ногу в носке, которой он вырисовывал в воздухе вензеля.
– Вы шутите надо мной, капитан, – сказал Дрейк.
– А я решил, что вы шутите, – ответил Малыгин.
– Я серьезно, – сказал Дрейк.
– А если серьезно, то лучше не будьте… дураком и мерзавцем! – последние слова Малыгин произнес по русски и затем добавил по-английски: – Илько – гражданин Советского Союза!
И капитан вышел из кают-компании
ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ
ДЕВЯТЬ БАЛЛОВ
На следующий день утром Пав тик Жаворонков передал капитану радиограмму с предписанием следовать в порт.
«Октябрь» взял курс на Архангельск.
Англичане и маленький китаец настолько занимали наши мысли, что я почти забыл о Грисюке. Да он и сам редко выходил на палубу. «Ладно, – думал я, – придем в Архангельск, и я поведу Грисюка домой. Какой это будет у нас желанный гость! Вот обрадуются мама и де душка! И обо всем его расспросят».
Ли мы видели редко. Должно быть, ему здорово попало от Дрейка, и он теперь боялся с нами встречаться. Когда кто-нибудь из команды подходил к нему, он пугливо убегал.
Погода наладилась. Даже в океане чувствовалось наступление лета. Солнце уже нагревало палубу, горело в медных поручнях, яркими отблесками играло в волнах.
Мы сидели на палубе и разговаривали.
– Правильно сказал Илько, – заметил Костя. – Этого китайчонка надо бы отнять у инглишей, а потом отправить в Китай. Ему там будет лучше.
– Сейчас в Китае война, – сказал Жаворонков. – Китай хотят сделать колонией. Ему бы у нас, в России, остаться. Только, наверное, англичане не согласятся его оставить. Этот штурман, этот Дрейк…
– А какое дело Дрейку? – спросил с возмущением кочегар Матвеев. – Разве он купил мальчишку? У него нет никаких прав!
– Нужно обо всем этом рассказать капитану. Он в Архангельске посоветуется с кем нужно и все устроит.
– Надо сказать Ли, что у нас он будет учиться. А когда вырастет, то поедет в Китай.
– Может быть, тогда в Китае тоже будет Советская власть, – предположил Костя. – Правильно. Но где он, этот Ли?
– Он боится выходить, – сказал Жаворонков. – А вообще-то он забавный. Я ему читаю стихи «Горит восток зарею новой…», а он меня спрашивает: «Восток – это Чайна?» – «Да, – говорю, – Чайна, Китай и еще много других стран». Он смотрит на меня так жалобно и говорит: «Попроси капитана, пусть он свезет Ли в Китай!» Я ему сказал, что это очень далеко и совсем нам не по пути. Он и загрустил…
…К вечеру опять посвежело. Поднимался ветер. Он дул, как говорят моряки, в скулу. Море уже волновалось, но пока казалось, что оно только играет.
Такая коварная игра знакома опытным мореплавателям. Недаром боцман Иван Пантелеевич Родионов с матросом Веретенниковым уже поджимали талрепы у шлюпок и дополнительно закрепляли палубный груз.
Я люблю море в любую погоду. Вероятно, море не любят только те, кто его никогда не видел или кто совсем не переносит морской качки. Но дедушка Максимыч всегда говорил, что к морю может привыкнуть каждый, нужно только не раскисать, крепиться, получше закусывать и работать.
Кочегар Матвеев часто напевал шуточную песенку:
Люблю я крепкий шторм на море,
Когда… на берегу сижу.
Сам Матвеев любил море всей душой.
Сильный шторм на море, конечно, приносит мало удовольствий. Нос парохода зарывается в воду, волны с ревом врываются на полубак, и свирепствуя, катятся по палубе, обрывая и унося с собой все, что слабо держится на судне. Обезумевший ветер таранит капитанский мостик, словно хочет обезглавить корабль, рвет флаг, будто задумал лишить корабль достоинства и чести. И все-таки чаще всего эта тяжелая схватка оканчивается победой экипажа корабля. Обессиленное море сдается, начинает успокаиваться. Ветер уходит далеко.
Спокойное море не менее красиво и могуче, чем штормовое. Тогда оно бархатисто-голубое или зеленоватое, с мириадами световых отблесков. И, глядя на него, порой кажется, что нет ничего в мире, кроме сливающихся в горизонте неба и моря.
