Луи Буссенар - Мексиканская невеста
По мере того как проходил день, положение осажденных становилось все хуже и хуже. Ни еды, ни питья! Обнаглевшие повстанцы демонстративно пили перед домом и ели кукурузные булочки, которые запекали тут же на многочисленных кострах.
В смертельном страхе и все усиливающихся мучениях проходил для осажденных день.
В шесть часов вечера восставшие как будто затихли. Неужто после этого начнется решающий штурм?
Нет. Перед домом появился индеец, чуть трезвее, чем остальные его собратья. Он медленно продвигался вперед, неся палку, на конце которой трепыхался кусок белой материи.
— Парламентер[63], — сокрушенно произнес дон Блас. — Я вынужден вступить в переговоры с этими негодяями. Пусть подойдет поближе.
Индеец беспрепятственно дошел до веранды. Несмотря на изрядное количество выпитого спиртного, краснокожий дрожал от страха. Он с трудом вытащил из-за пазухи скомканное письмо, положил его на видном месте и, внезапно обретя ловкость и быстроту, со всех ног пустился прочь.
Дон Блас расправил листок бумаги, быстро пробежал его взглядом. Затем начал перечитывать вновь, словно не понял с первого раза. Смертельная бледность покрыла его лицо, письмо задрожало в руках, зубы сами собой сжались. Дон Блас непроизвольно застучал ногой по паркету. Чувствовалось, что им овладел бешеный гнев.
— Отец! — воскликнула Хуана. — Отец! В чем дело? Что случилось? Говорите же! Не молчите!
Плантатор два или три раза шумно и глубоко вздохнул, как будто ему не хватало воздуха. Затем отвел в сторону жену и дочь, охрипшим голосом произнес:
— Послушайте! Вы должны все знать.
«Сеньор дон Блас Герреро!
Перед тем как совершится непоправимое, я хочу предпринять последнюю попытку договориться с вами.
Прежде всего немного о себе. Мой род столь же знатный, как и ваш, а предки, вероятно, гораздо именитее. Ведь в моих жилах наряду с голубой испанской течет кровь великих императоров, которые в течение многих столетий[64] правили Мексикой.
Таким образом, чувствуя себя ничуть не ниже вас, я честно и открыто рассказал вам о своих чувствах и попросил руки вашей дочери.
Не выслушав до конца, вы грубо прервали меня, оскорбили, унизили, ударили. Отказали в праве быть человеком!
Сегодня я мщу за себя. Да, жестоко. Так могут мстить только метисы. Они никогда не забывают добро и зло.
Еще немного — и я хозяин… полный, абсолютный хозяин вашей судьбы…
Но перед тем как покончить с вами, я хочу протянуть вам руку… еще раз унизиться.
Скажите, что видите во мне равного себе. Позвольте надеяться, что однажды стану полноправным членом вашей семьи.
Одно слово, дон Блас, — и ваши муки прекратятся. Одно слово — и руины будут восстановлены. Скажите, и я сделаю вас такими богатыми как вам и не снилось.
Я жду до полуночи. От вас зависит, кем я буду: преданным сыном или палачом.
Андрес».Дон Блас прочел письмо прерывающимся голосом, выплевывая слова, словно они раздирали ему горло. Наконец он остановился, не в силах унять волнение. Женщины с ужасом посмотрели друг на друга.
— Как? — задохнулась от возмущения донна Лаура. — Андрес, наемный рабочий и, что еще хуже, метис, осмелился домогаться нашей дочери?
— Позор! Я даже не решился вам об этом сказать раньше.
— О, мой друг! Какой ужас!
— Я с ним поступил так, как он того заслуживал, — прорычал плантатор.
— Бедный Андрес, — тихо пробормотала Хуана. — Вот почему он был так внимателен со мной, так предан мне.
— Что я слышу, дочь моя? Вы жалеете его? — гневно заорал дон Блас. — Вы оскверняете свою жалость, адресуя ее этому дикарю, этому прокаженному[65]. Его храбрость обернулась для нас жестоким, кровавым оскорблением.
— Да, отец, мне жалко Андреса за то, что он полюбил меня. Тогда как я не могу, не должна и не хочу разделить его чувство. Может быть, вы обойдетесь с ним помягче? Вы же видите, в каком мы положении.
— Нет! Пусть лучше он убьет нас! Этот бандит — твой жених?! Я предпочитаю топор позору! Смерть — стыду!
— Смерть! О нет! Я не хочу умирать! Это невозможно, — воскликнула девушка, вспомнив отважного Железного Жана.
Сердце молодой женщины сильно забилось, но не от страха, а от надежды. Она подумала: «Он вернется… и спасет меня».
Снова наступила ночь. Огненная ночь! Немного поутихший пожар по-прежнему пурпуром озарял все вокруг. Защитники дома падали от голода и жажды.
Развязка медленно, но неумолимо приближалась. Большие часы на башне дома мерно пробили двенадцать.
Совсем недалеко в темноте послышались воинственные крики. Большая темная масса людей неспешно двинулась к поместью.
Впереди с карабином за спиной твердо шагал человек. Метров за пятьдесят до цели он остановился, словно чего-то ждал. Все оцепенели. Наступила тишина.
Дон Блас узнал Андреса!
Кровь ударила плантатору в голову. Он яростно закричал, вскинул винчестер, прицелился и выстрелил. Пуля прошла рядом с ухом метиса и убила кого-то сзади.
В свою очередь Андрес зарычал и громко воскликнул:
— Вы этого сами захотели, дон Блас! Да падет пролитая кровь на вашу голову! Вперед, друзья мои, вперед!
Индейцы, метисы и другие бандиты, примкнувшие к Андресу в надежде получить свою долю добычи, с диким ревом бросились к дому.
Восемьсот — девятьсот возбужденных алкоголем человек!
Вот-вот произойдет ужасное столкновение!
Послышался громоподобный возглас дона Бласа:
— Друзья! Не стрелять! Пусть подойдут поближе! Огонь!
Раздались оглушительные выстрелы. Но здесь произошел феномен[66], хорошо известный тем, кто хоть однажды ночью вел беглый огонь. Даже самые хладнокровные стрелки испытывают тягу чуть-чуть приподнять ствол оружия. И, как следствие, пуля летит выше цели. В то время как следует целиться гораздо ниже, где-то на уровне колена нападавших. Кроме того оборонявшиеся стреляли слишком быстро и совсем не жалели патронов. В течение нескольких минут было истрачено огромное количество боеприпасов. Людьми овладело безумие, помутневший разум толкал к беспрерывной, беспорядочной стрельбе, стремлению создать побольше шума, огня, дыма. Никто и не задумывался об эффективности этой пальбы.
Возбужденные долгим ожиданием, напуганные мощной атакой банды головорезов, защитники имения за считанные мгновения опустошили магазины своих карабинов.
Однако все пули прошли слишком высоко.
Теперь они были безоружны и вряд ли долго выстоят в неравной рукопашной схватке, где на одного обороняющегося приходилось двадцать нападавших.
