Юрий Шамшурин - В тайге стреляют
Старик не хотел понять или действительно не понимал его, и это бесило Павла. Он скрипнул зубами, тяжело уронил на стол жилистую руку. Под ногами доверчиво вертелся щенок. Павел яростно пнул его носком торбаса. Щенок с отчаянным визгом отлетел к двери и долго еще тихонько взлаивал и скулил, забившись под орон.
— Мне надо не мешок муки, а всю муку... Ты дай ключи!
— Не дам! — упрямо ответил Уйбаан и отодвинулся подальше от сына.
— Почему не дашь? Еле ходишь, штаны не застегнешь, а за ключи держишься. Понимаешь ли ты — скоро будет война! Мне нужны мука, чай, мануфактура — все нужно. Ты мешать будешь. А красные придут — у тебя все равно отнимут богатства. Тогда и ты и я бедняками станем. В услужение к презренным хамначитам пойдем. Ты совсем немощный стал, у тебя и мальчишка отобрать может.
— Какой красный? — подозрительно покосился Уйбаан на сына, ожидая подвоха с его стороны.
— Люди такие появились. У богатых все забирают! — скупо пояснил Павел. — Ты же слышал об этом!
— Ты врешь, и люди врут! — убежденно ответил старик. — Какой дурак тебе поверит! Кто у богатого может отнять? Один царь плохой был, другого найдут! Порадовались, пошумели тогда — и хватит. Наслежного писаря, как ни назови, все равно писарем будет. И я ему хозяин!.. Врешь ты!..
— Зачем врать! Правду говорю!
— Не дам, и не проси!
Павел подошел к камельку, разгреб подернутые пеплом угли. Подхватил один уголек щипцами и бросил в берестяное ведро с водой. Подождал, пока в ведерке перестало шипеть и булькать. Резко обернулся к отцу.
— Не дашь — сам возьму! — заявил он угрожающе.
— Как возьмешь! — закричал старик, вскакивая. Голова его затряслась, как у паралитика. — Чужое возьмешь?.. Твое это?.. Разбойник!.. Не дам тебе ничего, с собой в могилу лучше возьму. Отцу родному так говоришь!.. Из юрты выгоню, последним хамначитом сделаю, без штанов ходить будешь!.. Да я тебя...
Старик задохнулся, лицо посинело от натуги. Он мелко дрожал, хватался руками за грудь — не хватало воздуха, спазмы сжимали горло.
— Никуда ты меня не выгонишь! — криво усмехнулся Павел. — Хамначитом я не буду. А ключи давай. Не дашь — отниму!
Старик сделал было шаг к двери, но сын заступил дорогу. Ошеломленный, Уйбаан раскрыл рот, вытаращенными глазами уставился на сына. Такие дерзкие слова он слышал впервые.
— В город жаловаться буду! — почему-то шепотом пригрозил Уйбаан.
— Жалуйся, жалуйся! — ощерив в улыбке зубы, издевался Павел. — Там тебя только и ждали. В городе новая власть, не наша! Большевики тебе посочувствуют...
Уйбаан собирался что-то возразить, но, заикнувшись, осекся на первом звуке. Судорожно скрюченными пальцами потрогал ключи. Они звякнули протяжно и жалобно. Уйбаан никак не мог в мыслях даже представить, что его богатствами будет распоряжаться кто-нибудь другой, хотя бы и сын.
— Давай ключи!
Павел шагнул к отцу и протянул руку с растопыренными пальцами. Старик не ответил.
— Давай ключи! — требовательно повторил сын.
Павел вплотную подошел к отцу и уставился на него давящим, немигающим взглядом. Уйбаан видел, как наливались кровью глаза сына, и в ужасе попятился. Старику подумалось, что сын вот-вот вцепится ему в горло и задушит.
— Что ты! — зашептал он побледневшими губами. Не сводя расширившихся глаз с сына, торопливо зашарил рукой по поясу. — Не дам! — кликушески выкрикнул он. — Не дам!
— Нет, дашь!
Павел рванул старика за плечо так, что у него мотнулась голова.
— Ты что, Пашка! — забормотал сразу обмякший Уйбаан.
— Ключи!
— Бери... Только ты сумасшедший... Прямо сумасшедший!.. Как можно...
Старик, обессиленный, опустился на пол посредине юрты и всхлипнул. Павел сгреб тяжелую связку звякнувших ключей, спрятал в карман. Затем молча повернулся и вышел, даже не взглянув на отца. Пораженный происшедшим, Уйбаан словно окоченел. Его остекленевшие глаза неподвижно уставились в одну точку, но ничего не видели.
Тем временем Павел вышел во двор, окинул посветлевшим взглядом зашторенное тучами небо, шумно высморкался и почти весело произнес:
— Ну и старик, дьявол прямо!.. Теперь и начинать можно.
Затем он громко, от души рассмеялся, представив себе перекошенное в страхе лицо отца, его прыгающий, срывающийся голос.
«Не беда! Стар уже! — успокоил себя Павел. — Свое отжил!»
Он властным, хозяйским взглядом окинул обширное подворье и, твердо ступая, зашагал к амбару.
— Ступай сюда! — приказал Павел хамначиту Семену таким тоном, что тот вдруг согнулся так, как никогда не сгибался перед старым хозяином.
Шли дни. Знойное лето незаметно перешло в осень с ее душистыми запахами вянущих трав и ароматом поспевших ягод. Золотистые, красные и багряные листья с легким печальным шелестом устилали землю, раскрасив ее в многоцветный узор. По ночам слышалось призывное кряканье собирающихся в отлет уток. С зарею на юг, в теплые страны, со свистом проносились торопливые табунки. Оголились березы. Уныло поникли их гибкие тонкие ветви. Дождем посыпалась желтая хвоя с лиственниц. В лесу стало светлее, просторнее и тише. Только ели да сосны стали как будто еще зеленее, готовясь к суровым, трескучим морозам.
Назарка, худой, побледневший, смотрел вокруг, словно все эти знакомые с детства места видел впервые. После тяжелого, спертого воздуха юрты грудь вздымалась легко и свободно. Лесной воздух был опьяняюще чист. Сегодня Назарка впервые после болезни вышел из юрты и остановился у дверей, врасплох захваченный красотой осеннего утра: окружавшая алас тайга оделась в предзимний, самый яркий из всех времен года наряд.
«Долго я, однако, лежал! — подумал Назар полуиспуганно, полуудивленно. — С месяц, поди, будет. Ого, много!» — свистнул он.
На его свист из-за юрты, уже обмазанной к зиме навозом с глиной, вылетел мохнатый черный ком и с радостным визгом прыгнул Назарке на грудь. Паренек едва устоял на ногах. Как это он забыл о своем верном четвероногом друге?
— Пранчик! — воскликнул Назарка обрадованно. — Не забыл меня, Пранчик?
Собака, взбудораженная встречей не меньше хозяина, виляла пушистым хвостом, негромко подвывала, припадала на передние лапы, прогибая спину. Назарка гладил ее густую, свалявшуюся в комки шерсть, трепал за стоячие уши. Пранчик облизал ему нос, щеки, подбородок.
Из юрты вышла мать, маленькая, худенькая. Несколько прядей седых волос выбилось из-под платка. Она ласково глянула на сына, приветливо улыбнулась и, шлепая прохудившимися торбасами, направилась в амбарушку.
