Робер Мерль - Остров
И тут он услышал глубокое ровное дыхание. Кто-то стоял в двух-трех шагах от него. Он замер от ужаса. Стараясь разглядеть хоть что-нибудь во мраке, он так сильно напряг зрение, что у него заболели глаза и застучало в висках. Несколько секунд он ничего не слышал, кроме чьего-то дыхания возле себя и громких ударов собственного сердца.
Слева от него послышалось легкое шуршанье листьев, и в тот же миг чей-то испуганный голос произнес:
— Адамо!
Омаата! То была Омаата! Она шарила по листьям руками в двух шагах от него и ничего не находила. Он глубоко вздохнул, но не смог выдавить из себя ни слова.
— Адамо!
Вдруг рука ее коснулась его груди. Послышался сдавленный крик, и рука отдернулась.
— Это я, — сказал Парсел придушенным голосом.
Последовало молчание, затем Омаата, не двигаясь, выдохнула еле слышно:
— Скажи это на перитани.
Парсел повторил по-английски: «Это я». И тут же понял: тупапау не говорят по-английски. Омаата боялась ловушки тупапау.
— Ауэ! — воскликнула Омаата. — Как ты меня напугал! Ты такой холодный! — И добавила: — Человек! Когда я не нашла тебя на подстилке…
Он почувствовал, как две большие руки ощупывают ему грудь, руки, плечи. Он вздохнул, наклонился вперед и прижался головой к ее груди. Омаата говорила, но он слышал только бессвязный рокот. Он задремал.
Парсел проснулся, испытывая ощущение тепла. Он лежал на животе, вытянувшись во всю длину на теле Омааты, но спине тоже было тепло. Что-то тяжелое, шершавое и знакомое прикрывало его. Одеяло! Она принесла судовое одеяло с «Блоссома». Он понюхал его. Одеяло еще сохранило запах соли, дегтя, древесного лака.
Он не совсем проснулся. Ему казалось, что он покачивается в жаркий полдень на теплых волнах лагуны, когда солнце нежно ласкает тело сквозь прозрачную воду. Правая щека его покоилась на груди Омааты, руки лежали на ее боках, левая нога, согнутая в колене, опиралась на ее живот, и его покачивало могучее дыхание ее обширной груди. Громадные руки легко касались его бедер и тоже участвовали в этом мерном движении, как будто укачивая Парсела.
Время шло. Парсел чувствовал себя цыпленком, забившимся в густые мягкие перья своей матери на большом пушистом и теплом животе и высунувшим нос наружу, чтобы подышать ночной свежестью. Каким дружелюбным вдруг стал окружающий его мрак! Большая пещера в глубине горы. В пещере маленький грот, где он лежит, как невылупившийся птенец в яйце. Густая тень окружает его темным покровом. А в тени большое горячее тело Омааты. Прижавшись головой к груди великанши, он с радостью прислушивался к могучим ударам ее сердца, как будто они оживляли его собственную кровь. Никогда в жизни он не испытывал такого блаженного состояния. Это было так сладко, так упоительно, что он чуть не заплакал.
— Ты проснулся, сыночек? — спросила Омаата.
Приложив ухо к ее груди, он слушал раскаты ее голоса. Она говорила очень тихо, но слова ее отдавались, как густые звуки органа.
— Да, — сказал он, не двигаясь. — Я долго спал?
— Порядочно.
Как терпеливо выдерживала она его тяжесть и даже не шевельнулась!
— Ты голоден?
— Да, — вздохнул он. — Очень. Не напоминай мне о еде!
— Я принесла тебе поесть.
— Что?
— Рыбу… лепешку…
— Ауэ! Женщина!
Он совсем проснулся.
— Где? — спросил он весело, приподнялся и сел на постели.
— Погоди, не шевелись. Большая рука скользнула по нему и пошарила в темноте. Затем он почувствовал, что в руку ему вложили тарелку церитани. Он поднес ее к губам и с жадностью съел все, что на ней лежало.
Омаата удовлетворенно засмеялась.
— Как ты проголодался!
— Ты меня видишь?
— Нет, слышу.
Омаата снова вытянулась, и Парсел почувствовал, что она согнула ногу, чтобы он мог опереться на нее спиной. Затем проговорила:
— Хочешь лепешку?
— Да.
Парсел поднес лепешку ко рту. Утром он съел точно такую же, но сейчас это казалось ему далеким, полузабытым воспоминанием. Он с удивлением почувствовал знакомый кисловатый вкус.
— Ты уже поел?
— Да.
Его мысль снова заработала, и он спросил:
— Как тебе удалось принести все это сюда… тарелку, лепешку, одеяло?
— Удалось.
Ему показалось, что голос ее звучит сухо. Он повернул голову. Но не видя лица, трудно понять интонацию, особенно когда слова уже сказаны. Он спросил:
— Что с тобой?
— Ничего.
Он наклонился, чтобы поставить тарелку на камни. И в ту же минуту почувствовал, что она натягивает ему одеяло на плечи. Он обернулся. По шуршанию листьев позади себя он понял, что она встает.
— Куда ты? — спросил он с беспокойством.
— Я ухожу.
— Ты уходишь? — недоверчиво повторил он.
Она не ответила, и он услышал звук откатившегося камешка. Его охватил страх, он вскочил и бросился в темноте к отверстию в скале.
— Омаата!
Он протянул руку и нащупал ее. Она сидела на земле и уже просунула ноги в дыру.
— Нет! — закричал он, хватая ее за плечи и делая смехотворные усилия, чтобы ее удержать. — Нет, нет!
— Почему? — спросила она равнодушным тоном. — Тебе уже не холодно. Ты поел. У тебя есть одеяло.
— Останься! — закричал он.
Он обнял ее за шею, изо всех сил стараясь втащить назад. Омаата не противилась, не делала ни малейшего движения, и все же ему не удавалось сдвинуть ее ни на дюйм.
— Останься! Останься! — умолял он.
В эту минуту он ни о чем не думал, только отчаянно хотел, чтобы она осталась, как будто от этого зависела его жизнь.
— Ты боишься замерзнуть? — спросила она наконец, и он не понял, звучала ли насмешка в ее словах.
— Нет, нет! — ответил он, качая головой, как будто она могла его видеть.
И внезапно он добавил тонким голосом, удивившим его самого:
— Я не хочу оставаться один.
Наступило долгое молчание, как будто Омаата обдумывала его ответ. Потом она сказала тем же равнодушным голосом:
— Пусти меня. Я останусь.
Она снова стояла по эту сторону стены, но не говорила ни слова, не шевелилась, не трогала его. Прошла минута, и он взял ее за руку.
— Ты сердишься?
— Нет.
И все. Парсел чувствовал себя крайне смущенным. Ему хотелось снова лечь и заснуть. Но он не решался позвать с собой Омаату. Несколько минут назад ему ничуть не казалось непристойным лежать с ней на одном ложе. А теперь ему было неловко даже стоять рядом с ней в темноте, держа ее за руку.
— Надо ложиться спать, — наконец сказал он нерешительно.
Она по-прежнему не шевелилась и продолжала молчать. Тогда он сделал шаг к постели и потянул ее за собой. Она не двинулась. Он резко остановился, держа ее за руку, не в силах стронуть с места.
