Евгений Кривенко - Там, где была тишина
Николай опускает голову.
— Наталья сегодня именинница, — тихо произносит он.
Макаров чувствует, как лицо его заливает краска.
«Как же я забыл! — злится он сам на себя. — Так вот почему у нее такое настроение».
Макаров внимательно глядит на Николая, держащего в руке какие-то свертки.
— Ты что это ей купил?
— Ничего особенного, — смущается Костенко, — чемоданчик такой спортивный, правда, без ручки, последний попался в Кагане и сапожки мягкие.
— Ну, вот что, — решительно произносит Макаров, — чемоданчик этот самый, калеченый, ты себе оставь, а сапожки мне уступи. Я ведь ее от имени всей дороги поздравлять буду.
И вот первый праздник у молодых дорожников. Контора преобразилась. Мопровский плакат, украшающий стену, перевернут, и на оборотной белой стороне начертано: «Привет имениннице Наталье!» (Это Симка постарался). Столы накрыты чистыми газетами, и на них праздничное угощение — плов, собственноручно приготовленный Родионовым, свежая брынза и приятно пахнущие чуреки.
Все приглашенные в сборе. Наталья, в новом розовом платье, сидит посредине и смущенно моргает, чаще, чем обычно.
Макаров произносит первый тост.
— В свои девятнадцать лет, Наталья, — говорит он, подняв граненый стакан, — ты могла бы сидеть возле папы и мамы, заниматься вышиванием и штопкой. Многие делают так. Даже бравые хлопцы, если внимательно приглядеться, порой занимаются этим богоугодным занятием. Есть люди, которые никак не хотят брать на свои плечи лишнюю нагрузку. Но ты ее, Наталья, взяла. И за это мы тебя любим и уважаем.
Все поднимаются и тянутся к Наталье со своими рюмками и стаканами. Она раскраснелась и стала совсем хорошенькой. Николай не сводит с нее восторженных глаз.
Теперь уже тосты следуют один за другим. Пробуют свои голоса певцы, скоро зазвучит стройная песня.
Входит Борисенко, один из главных организаторов празднества. Он в широченных полотняных штанах и вышитой сорочке — настоящий запорожец. В руках у него какие-то бумажки.
— Принято по радио, — торжественно провозглашает он, требуя тишины и порядка. — Слушайте все! — И сейчас же озабоченно озирается. — А где же штрафная?
Ему подносят штрафную. Он выпивает, вытирает рукавом рот, тянется к закуске.
— Слушайте все, — повторяет он. — Чрезвычайные и экстренные депеши в адрес именинницы. Оглашаю в порядке поступления.
Наталья изумленно смотрит на кладовщика.
— Телеграмма номер один, — разворачивает Борисенко бумажку: — «Дорогая Наталочка мы сегодня вместе с тобой обнимаем тебя и целуем береги себя. Твои папа и мама».
Наталья выбегает из-за стола и выхватывает из рук Борисенко телеграфный бланк. Отбежав в сторону, она прижимает его к губам. На глазах ее выступили слезы.
Борисенко, видно, не ожидал такой бурной реакции. Он смущенно посапывает, разглаживая усы, а затем берется за другую бумажку.
— Увага! — поднимает он руку. — Весточка от друзей-товарищей.
Развернув бланк, он громко читает:
— «Привет Наталье всем азиатам коллектива днепростроевцев. Жмем лапы вызываем социалистическое соревнование. Женя Боря Косой».
— Ой! — вскрикивает Наталья, снова бросаясь к Борисенко. — Не забыли, черти!
— И нарешти, остання, — торопливо произносит Борисенко, разворачивая еще один телеграфный бланк. — С самого края земли: «Дальневосточный привет Петровой в день ее рождения, — читает он, — от строителей нового комсомольского города. Тарас и Нюра Овчаровы».
— Поженились! — вскрикивает Наталья, сияющими глазами глядя на Макарова. Его, как и всех, взволновала эта сердечная перекличка друзей, разбросанных по всем концам огромной страны, занятых великими делами первой пятилетки.
— Твое здоровье, Наталья! — снова поднимает он стакан.
Настроение у всех прекрасное. За столом уже звучат песни. Каждый спешит рассказать какую-то занятную историю.
Макаров совсем растаял. Все кажется легким и простым.
«Что это там толковал Федоров? — самодовольно улыбается он. — Нашел кого пугать. Все будет в порядке. И проект переделаем, и дорогу построим. Подумаешь — трудности!»
Он с любовью приглядывается к своим товарищам и соседям по столу. Ему приятно думать о том, что он здесь самый старший. Какой-то густой розовый туман обволакивает его, и он словно плывет куда-то в этом густом тумане.
Но дела возвращают на землю. Борисенко трогает его рукой и глазами показывает на дверь.
— Что там? — спрашивает Макаров.
— Вас кличут, — негромко отвечает кладовщик, старательно пережевывая сало.
За дверью стоит молодой красноармеец с широким добродушным лицом, усеянным веснушками.
— Товарищ прораб, — вытягивается он, — вас вызывает начальник заставы.
— Это что еще за новости? — сразу же скисает Макаров. — Чего это у него там загорелось? Слушай, друг, — обращается он к посыльному, — может, хлопнешь стопочку с дороги?
Красноармеец почтительно улыбается.
— Нам нельзя — потому служба. И вообще, товарищ начальник, в погранзоне продажа и распитие спиртных напитков строго запрещены…
И вот Макаров в кабинете начальника заставы — мадьяра Сабо.
Сабо, круглоголовый и черноволосый, с черными, горящими глазами, выходит навстречу Макарову, торопливо застегивая ворот гимнастерки…
Застава, состоящая из нескольких кирпичных домиков и конюшен, расположена на самом берегу реки, невдалеке от переправы. Из окна Макарову хорошо видны огромные абрикосы, на которых уже дозревают янтарные плоды. Во дворе, в тени деревьев, за большими столами стоят пограничники, занятые чисткой оружия. Звучит песня:
Нас побить, побить хотели,
Нас побить пыталися!
Слышны громкие голоса, ржанье лошадей, слова команды — застава живет своей жизнью…
Сабо берет Макарова за руку и отводит в угол, где на табуретке лежит какой-то сверток.
— Вот полюбуйся, — произносит он с заметным акцентом. — Это мои ребята в камышах нашли.
Он брезгливо разворачивает находку. В свертке — темный костюм из добротного материала, шляпа и желтые туфли.
Макаров все еще ничего не понимает.
— К тебе сегодня на работу сколько человек поступило? — спрашивает Сабо.
— Человек тридцать, сорок, — задумывается Макаров.
— А уволилось?
— Уволилось человек двадцать.
— Вот видишь, — качает головой начальник заставы. — Попробуй, найди этого хлюста. А ведь он у тебя спрятался!
— У меня? — удивляется Макаров.
— Конечно, больше ему податься некуда. У геологов все на глазах — там чужой человек сразу виден. За границу он не ушел, зачем бы ему тогда понадобилось переодевание? А у тебя на дороге разлюли-малина…
