Николай Северин - Сын Олонга
В первые дни орлы приносили хариусов, тальменей и щук. Голодные орлята тыкались перевязанными носами, перевертывали рыбу, но есть не могли.
У человека разум, у птицы инстинкт. Орлы чаще стали улетать за добычей, приносили рябчиков, тетерок, куропаток. Когда в отлете орлы, Итко в гнезде и, развязывая клювы, как нежная мать, кормит орлят рыбой и птицей: они жадно рвали рыбу, только чешуя от рыбы шелушится да перья летят от тетерок.
И скоро орлы вместо рыбы притащили Итко первую добычу — двух лисинят. Потом несколько хорей, горностаев и двух сверкающих сединкой соболей. С солнцем улетели орлы, весь день удил Итко для орлят хариусов. На шестой день кончились сырчики и масло, и решил Итко свезти добычу домой.
Тохтыш, разглядывая добычу, говорила:
— Хорош сын, — зверь от тебя не уходит.
Пил кумыс, веселился Итко и, перебирая шкуры, пел:
Над Золотым озером
стоит Золотая гора,
на Золотой горе живут золотые орлы,
золотую добычу Итко приносят…
ГЛАВА VI
СВЯТОЕ КРЕЩЕНИЕ
По жирным речным долинам — русские деревни, за перевалами в логах — аилы. В ущелье Чулышмана доносится звон Благовещенского монастыря. В осенних зорях гулко токуют глухари. В ледяных заморозках колотятся берега Чулышмана. Лесные ветры не откликались на монастырский звон, а приносили Итко звериные запахи.
Однажды готовился к отъезду Итко: вычистил ружье, приготовил капканы, починил лыжи, навьючил сумы припасами. Перед отъездом поел жирного баранчика, выпил кумысу, лег на кошму, задремал. Но спать не пришлось.
В звончатом лае залились собаки.
Протирая заспанные глаза, Итко вышел на собачий лай.
На коне подъезжал человек — русский человек.
«Зачем теперь едет, шкурок еще нет?» — промелькнуло в голове Итко.
Собаки рвались, хватались зубами за свисающие полы приехавшего.
Всадник отбивался камчой.
«Борода есть, а чэгэдек бабий», отметил недоуменно Итко.
Но раздумывать было некогда, он бросился отгонять собак и, подавая руки, помог гостю сойти с седла.
Бородатый русский в бабьем чэгэдеке замахал по-шаманьи над Иткиной головой и шлепнул ему рукой губы. Чокнули зубы. Итко от испуга мотнул головой. Приехавший заговорил, но Итко мало знал по-русски. Он знаком пригласил в аил и усадил на почетном месте, за костром. Набил трубку, закурил и подал гостю. Но тот кивком сказал — нет. Отказаться от трубки дружбы — кровно обидеть. Итко посмотрел в огонь и сплюнул через зубы.
— Кто это?.. — спросил он тихо у матери.
— Русский шаман!
Миссионер был целый день в аиле. Строго спрашивал Тохтыш об иконах. Тохтыш рылась под нарами, ворочала седла и, наконец, нашла одного бога, лежащего вместо покрышки на туесе с кислым молоком. Миссионер вымыл, вытер икону, зажег дым в чашечке, махал чашечкой перед богом, потом велел Тохтыш целовать икону. Итко, сидя на седлах у выхода, смотрел на шаманство.
Пахло ладаном.
«Русский шаман такой же, как наш шаман, только где бубен?..» Итко выбежал из аила посмотреть, нет ли бубна у седла.
Вечером миссионер учил Тохтыш и Итко молитвам: «Отче наш», «Богородице, дево…»
Качается Итко, вторит словам. Слова русские, непонятные. Купцы этих слов Итко не говорили. Купцы учили ругани.
— Купцы якши (хорошо) учил, — говорит Итко шаману, — твоя яман (плохо) учил… Моя не понимай…
Утром шаман велел Тохтыш нести бога к реке. Идет Тохтыш и радуется: «Топить будут, а то Эрлик сердится на Николу, большого русского бога, живущего на седьмом небе».
За Тохтыш шел Итко, позади миссионер. Он попрежнему пел и дымил из чашки.
У реки Тохтыш услал вверх. Итко велел снять рубаху и штаны. Не понимая для чего, снял. Голый Итко корчился от холодного ветра, миссионер толкал его в воду ладонью в спину. Обламывая ледышки, оглядываясь на берег, Итко полез в холодный Чулышман. Вода дошла до пояса. Миссионер, заглушая ветер, кричал: «Отче наш…»
Итко за ним… Вода жжет, миссионер поет: «Крещается раб божий». С «Отче» на «Богородицу»… Судороги сводят ноги. Дальше Итко молитву забыл. Начал ругаться, как учили купцы. Миссионер, слушая, махал крестом и пел:
Да воскреснет бог и да расточатся врази его!..
Судороги корчили ноги. Больше не мог стоять Итко. В синем дрожании выскочил из воды. Миссионер, растопыривая веревочки, хотел надеть крест. Трясущийся Итко схватил на ходу рубаху, штаны и побежал во весь дух к аилу.
Вечером опять мучил русский шаман. «Богородице, дево, радуйся!..» Да сотни раз заставлял Итко и Тохтыш повторять новое имя: «Иннокентий».
Раб божий Иннокентий, незаметно выпив еще туесок араки, повеселел, запел радостные песни, вставляя «Богородицу» и слова ругательные, купеческие, сочные. Лез целоваться и обнимать:
— Русский шаман, зачем твоя Итко в морозную воду толкал?
Тот, отмахиваясь, бубнил молитвы, как старый сыч на березе.
Утром перед отъездом сказал миссионер Тохтыш:
— Ты отдашь за святое крещение три коровы, за Чулышманские луга двух кобылиц, за хворост и бересту для аила двух баранов.
Садясь на коня, миссионер велел Итко снять шапку и подойти к нему. Тот подошел. Положив руку на голову, велел читать молитву. Опять спутались у Итко все богородицы. Взбешенный миссионер камчой стегнул коня и крикнул:
— Дурак!
— Дурак! — попугаем повторил Итко.
Слово легкое, простое. Миссионеру некогда: надо объехать тысячи верст, окрестить десятки людей, которые уже женились; были семьи, в которых венчали мужа и жену, уже имевших троих детей, отпевали давно сгнивших.
Перед приездом миссионера алтайцы искали русских богов, мыли, а после отъезда забрасывали.
Монастырь ставил кресты по Чулышманской долине, и некрещеные алтайцы могли останавливаться только в пяти верстах от крестов.
ГЛАВА VII
БОЛЬШОЙ НАЧАЛЬНИК
В лето 1918 года в логах также дымились аилы, ягнятились овцы, телились коровы и жеребились кобылицы.
Но верховые алтайцы слух разнесли: «Царя нет, начальников всех нет, вместо зайсана[29] совет сидит.
Видел Итко, как раньше приезжал начальник. Тохтыш, помогая сойти с седла, целовала сапог и провожала в аил.
Итко скакал в табун за лучшими жеребцами. По отъезде начальника Тохтыш говорила:
— Хорош начальник, всего двух жеребцов увел, очень хорош!
Помнил Итко, что «сукно на нем синее, пуговицы сверкают, на боку нож длинный в светлой жести, на ногах колокольчики звенят».
Но вскоре за хорошей первой вестью полетели верховые, передавая в приветствиях черную новость:
