Василий Немирович-Данченко - Ирод
Что оставалось отвечать на это?
Рай одинокого Ирода не ограничивался описанным.
В комоде лежали старые платья Воли, которые мать не взяла с собою, бельё, из которого мальчик уже вырос. Ирод, случалось, перебирал их, встряхивал коротенькие рубашонки, которые впору разве были бы только полинявшему восковому гусару, или чулочки, крохотные как ножки, на которые они надевались… Сколько раз одинокий старик целовал их! С ними он бы не расстался ни за что… Эти старые тряпки были единственными обломками его прошлого счастья!.. Он как скряга дрожал над ними; он и умереть хотел здесь, в своём раю — раю воспоминаний… Уходя отсюда в грязные и пыльные комнаты своей квартиры, он погружался весь в своё настоящее — такое же грязное и пыльное… Зачастую, когда он ночью сидел в своём раю за детскими игрушками или у Волиной кроватки, ему чудилось в окне чьё-то лицо… Занавесок не было. Старая давно истлела… Чей-то жадный взгляд смотрел сюда, словно оспаривая у Ирода право на его грустную радость, право на этот рай… Старику казалось, что это та же старуха, которая несколько раз уже попадалась ему навстречу на улицах в сумерки… Но когда он подходил к окну, за его стёклами хмурилась только тёмная ночь… Ирод, живший весь в мире призраков и видений, стал считать и появление старухи тоже созданием больного сердца и больного мозга… Потом, когда она словно прилипала к окну с улицы, он уже не обращал на неё никакого внимания, как не обращал внимания на чудившийся ему шорох каких-то крыльев в воздухе, веяние какого-то незримого духа, проносившегося мимо его лица, загадочные слова, вдруг громко раздававшиеся в тяжёлой тишине его смрадной норы.
— Опять ты!.. — говорил он только мельком, увидя в окне жадный взгляд. — Опять ты!.. Смотри! Я не боюсь тебя!.. Смотри…
И она смотрела, смотрела до тех пор, пока Ирод не тушил лампы и из своего рая не уходил в духоту и грязь отвратительного логовища… Тогда холодная тёмная ночь одна замечала у почерневшего от мрака окна детской какую-то безумную старуху, рыдавшую и бившуюся головой о стену.
Неужели и ночь ошибалась? Неужели эта несчастная, что села на тротуар у окна, обхватила руками колени и, не чувствуя стужи, всхлипывает и жалуется на что-то, — только призрак, — призрак, который рассеется от бледного луча северной зари, одно из тех видений, которые вместе с пауками и мышами надолго водворились в Иродовой норе?
Волина ёлка
Сегодня был рождественский вечер, уже двадцатый, который он проводил в одиночестве… Сегодня ему было ещё тяжелее, чем обыкновенно… Среди общей радости и веселья он напоминал собою труп на древних пирах… «Memento mori!» [2] — точно говорила всем и каждому эта длинная высохшая фигура… Помни смерть!.. Помни её неотступное, неотразимое приближение! И когда прохожие совсем случайно встречались взглядами с ним — их действительно охватывало неуловимое, холодное ощущение близости трупа, — близости разбитой до конца жизни… Сегодня ему хотелось остаться дома, не нарушать общего праздничного вида ярко освещённых улиц; но тем не менее, в конце концов, потянуло на улицу. По своему обыкновению, выйдя за ворота, он бросил сначала робкий взгляд направо и налево и потом уже вышел на тротуары… Совсем необычно были освещены лавки; везде красовались маленькие ёлки; золочёные орехи, яблоки, игрушки пёстрыми гирляндами колыхались на выставках. Опоздавшие отцы семейств тащили пешком и везли на извозчиках рождественские ёлочки, ещё несколько дней тому назад красовавшиеся в лесах, а теперь подрубленные под самый корень. Иглы их точно вздрагивали на морозе и осыпались с ветвей, которые толкало то в одну, то в другую сторону… Глядя на этих счастливых людей, Ирод только пуще почёсывал свои ревматические колени… Он мысленно соображал, сколько должно быть у них детей, и что они везут с собою в узелках и свёртках?.. Какие игрушки?.. Скоро ли зажгут эти ёлки, и когда зажгут, очень ли будут радоваться дети?.. Он с завистью следил за покупателями, которые выходили из лавок с пучками разноцветных свечей в руках, с игрушками и фруктами, торопясь поскорее вернуться домой… Счастливые дети тоже попадались на улицах — только мало… Вон один пузырь бежит впереди, торопясь догнать своими крохотными ножонками озабоченную няньку…
— Няня, а няня!..
— Чего тебе?..
— А сегодня Маша на ёлку придёт?..
— Как же, как же…
— Что мы ей подарим?.. А что мне подарит папа?.. Я бы хотел, знаешь, лошадку… только живую, такую как в цирке… маленькую…
Ирод поравнялся с ним и заглянул в глаза ему… Ребёнок опешил сначала, а потом потянулся к няньке.
— На ручки, на ручки… Няня, боюсь!..
— И чего вы господского ребёнка пужаете!?. Шли бы своей дорогой… Видите, господская дитя идёт, а вы к нему… Поди ко мне, Серёженька, поди, голубчик… Рвань всякая, прости Господи… Страху на вас нет, точно чумелые…
Ирод робко зашмыгал по сторонам…
— Если теперь нашему папеньке, генералу, сказать… — доносилось до него, но он уже не слышал.
Он торопился всё вперёд и вперёд, всё дальше и дальше отсюда…
— Ишь ты, живая моща опять проявилась! — встретил его городовой, стоявший обыкновенно на перекрёстке.
— Настоящая моща, как есть!.. — сочувственно отозвался дворник.
— Прочие, которые Иродом его прозывают…
— Сходственно… А только, сказывают, тоже барином был.
— И пононе деньги есть… Мы справлялись… По начальству велено было, чтоб узнать, какой такой человек и почему…
— Есть?
— Есть.
— Скажите, пожалуйста!.. Деньги — и вдруг при всём своём безобразии…
— Умом помутился…
— Его бы взять следовало… Потому он кусаться может.
— А вот коли кого куснёт — мы его сичас… Так и от пристава приказ: пока тихо, смирно, благородно — не трожь его; ну, а ежели он в уголовщину залезет, так его по начальству… Сичас его учливо за шиворот и в участок…
— И оченно легко это даже…
— Что?
— А уголовщина…
— Сколько хошь… Ему вольно, потому что он не в своём уме… Ему свободно насчёт уголовщины… Он, примерно, всякого долбануть может. Ну, а пока он никого не кокнул, мы ему препятствовать не могем…
Предмет этого разговора был уже далеко, очень далеко… Живая моща уже плутала по тихим улочкам, где было мало жизни, где движение и днём, казалось, совсем замирало… Тут Ирод заглядывал в окна… Кое-где сверкали сотнями огней рождественские ёлки. Нелюдим сквозь старческие слёзы как сквозь залитое дождём стекло окна смотрит на разодетых и пёстрых как цветы детей… И его ребёнок был таким же, и он так же радостно и трепетно ждал своей рождественской ёлки, и он с таким же религиозным благоговением приступал к ней, когда его выпускали, наконец, из-за дверей его детской в ярко освещённую гостиную… Вон как тот мальчик, в розовом платьице, напоминает его Волю: такой же белокурый, такой же живой, с такими же светлыми глазками… И вдруг у Ирода мелькнула, на первый раз, совсем дикая мысль…
