Юрий Вознюк - Тепло отгоревших костров.
Я прослушал всю запись, которую они накрутили, и согласился, что ни один селезень, если он в своем уме, не польстится на такую халтуру.
— Куда бы теперь эту хреновину употребить?— произнес Димка, раздумывая, что сделать с бывшим зонтом.
Ничего не придумав, он воткнул его ручкой в землю. Так по чистой случайности была решена проблема сохранения добытой дичи от грызунов.
Вечером, занимаясь стряпней, я почистил над зонтом картошку, а Брагин, чтобы не разлетался пух, отере-бил туда пару крякашей. Опасаясь привлечь к лагерю полевок, вывалили мы туда же и остатки еды из мисок, собираясь выбросить все отходы в воду. Но, очевидно, эти твари хорошо усвоили, что у человека всегда можно поживиться, и потому, едва только стемнело, они появились у нашего бивака. Продукты у нас были спрятаны в ящик, а вот объедки в зонте они учуяли и попытались овладеть ими. Услышав шум и писк, я посветил фонарем и увидел, как две полевки безуспешно старались забраться по полированной пластмассовой ручке зонта. Пища была всего лишь в сорока сантиметрах над их головой, но эти-то сантиметры и оказались непреодолимыми для грызунов.
— Давай, давай, ребята!— поощрял усилия полевок развеселившийся Моргунов.
Те, не обращая на него внимания, старались вовсю, словно участвовали в аттракционе с намыленным столбом, на вершине которого лежал приз. На какой-то миг одной из хозяек удалось забраться под зонт, но пробежать по его выгнутой скользкой поверхности было уже свыше ее сил. Оборвавшись, она с досадой и злостью запищала и прекратила попытки. Чтобы подзадорить хозяек, Димка навесил по краям зонта всякой всячины, и весь вечер мы наблюдали, как те только жадно облизывались. Из потехи получился заслуживающий доверия опыт, и, ложась спать, мы уверенно положили в чашку зонта стреляных уток, уже не опасаясь за их сохранность, В компенсацию за переживания Моргунов все-таки отдал полевкам объедки, отнеся их подальше от палатки. С тех пор хозяйки оставили нас в покое. Поощряя такое разумное поведение, мы, в свою очередь, регулярно подкармливали их в отведенном для этого месте.
Вторая ночь нашего пребывания в плавнях выдалась безоблачной и холодной. Нам очень не хотелось вылезать из спальных мешков, и потому мы замешкались с выездом на зорьку. Моргунову и Брагину было уже поздно пробираться на Плаватое, и мы втроем расселись на Лисьем. Вчерашняя неудача с записью ненадолго смутила моих компаньонов. Поразмыслив, они решили испробовать новый способ. На этот раз они спрятали Катьку в ящик, в крышке которого проделали дырку. Ящик был мал, и утка не могла в нем развернуться в другую сторону, и, по их мнению, ей ничего не оставалось, как только кричать туда, куда им хотелось. Они поставили ящик на плавун и воткнули перед носом подсадной микрофон. Первое, что сделала утка,—дважды долбанула клювом осточертевшую ей штуку, и микрофон свалился с рогульки. Тогда они отодвинули ящик, а микрофон обвязали пучком травы. Утка поворчала и успокоилась. Я не верил, что у них что-нибудь получится, но, к моему удивлению, Катьке, наверно, понравилось новое рабочее место, и она закричала с желанием и страстью, как обычно. Вместе с ее криком раздался торжествующий вопль моих друзей.
В это утро зорька выдалась глубинно чистой, и в побелевшем от раннего заморозка небе далеко слышался свист утиных крыльев. Вода озера стала как темное стекло, и на него, словно пассажирские лайнеры, заходили на посадку одиночные тяжелые кряквы, косокрылые проносились стаями, в которых было до пятидесяти птиц. Разгорался чудный охотничий день, но уже через полчаса Моргунов закричал мне, чтобы я убрал свою подсадную и перестал стрелять, потому что все это, мол, создает ненужный шум. Иными словами — он хотел, чтобы я убрался с озера. Я очень искренне обругал «изобретателей» и скрепя сердце уплыл с Лисьего. Так начались мои первые издержки совместной охоты. Нужно было искать себе место где-то подальше от них, и я, захватив бинокль, отправился в путешествие по канаве.
К моему возвращению Моргунов и Брагин вернулись с озера и, развалившись на траве, слушали магнитофон. Он надрывался утиным кряканьем, а они внимали ему словно божественой музыке. Запись и вправду получилась толковой, и я понимал смятение Катьки, топтавшейся возле бесовской черной коробки.
— Вот так-то, братцы,— сказал Димка.— Теперь мою подсадную не надо ни поить, ни кормить. Ее никто не подстрелит, и может статься, что она переживет и меня. Сейчас мы. Катя, добавим мощи твоему голосу, и запоешь ты, как сирена...
Он полез в палатку и вытащил усилитель. В следующую минуту над плавнями ахнул гром неслыханного кряканья. Он и в самом деле напоминал голос сирены противовоздушной обороны. Адский свист, треск и, как пушечные выстрелы, чудовищное: «Ка-ка!» Подсадные сбились в кучу и в страхе закрыли глаза. Димка покрутил регулятор громкости — свист и треск исчезли, но звуки кряканья не стали от этого лучше. Чистый и звонкий голосок Катьки превратился в прокуренный, осипший голос забулдыги.
Вот те на!— растерянно пробормотал Димка. Он отключил усилитель, и магнитофон снова зазвучал нормальным голосом подсадной. Поковырявшись, он переменил концы проводки, но все осталось по-прежнему. Такой «музыкой» впору было пугать голодных тигров, а не манить диких селезней.
— М-да...— пощелкал ногтем по коробке усилителя Моргунов.—А я думал с налета... Ну ничего—прорвемся...
— В тихую погоду можно и с ним,— показал на магнитофон Брагин.—А вот ежели ветерок...
— А ну давай-ка проверим, на сколько метров его слышно,— предложил Димка, и они занялись определением расстояния, на котором можно было обмануть неискушенных в технике диких уток. К вечеру погода испортилась, и собравшийся уезжать Брагин с тревогой поглядывал на затянутое низкими, быстро бегущими облаками небо, опасаясь попасть под дождь.
Холодный, осенний ливень хлынул сразу же после его отъезда. Ни о какой вечерней зорьке нечего было и думать, и мы забрались в палатку. Шум дождя нагоняет дремоту, но ложиться спать было рано, и мы молча слушали радио и смотрели, как в наступающих сумерках тяжелые капли дождя выбивали пузыри на темной воде канавы. Тут же в палатке разожгли примус и не успели вскипятить чай, как услышали плеск воды и приглушенный человеческий говор. Я выглянул и увидел у берега деревянную лодку. Один человек греб, второй, скорчившись, сидел возле неподвижного подвесного мотора. С их мокрой одежды ручьями стекала вода.
— Эй!— крикнул я.— Давайте сюда!
Они посмотрели в мою сторону, и я увидел, что необычные путешественники были еще совсем мальчишками.
— Чуды-юды!— воскликнул Димка при виде их посиневших от холода лиц.— Откуда вы взялись?
