Богдан Сушинский - Черный легион
«Уж не напоила ли меня Паскуалина, чтобы сделать более словоохотливой?» — закралось в ее душу омерзительное подозрение. К Паскуалине она относилась, как обычно относятся к доброй, чудаковатой, способной на самопожертвование простушке. Одобряя при этом ее жертвенную верность папе римскому, избранный ею полумонашеский-полусемейный способ сожительства и в то же время искренне, по-женски жалея ее. Уж кто-кто, а она, Мария Сардони, способна была оценить возможности Паскуалины, признавая, что эта женщина, с ее целеустремленностью и привлекательностью, достойна лучшей, и, прежде всего, мирской, светской жизни.
— Слушаю вас, княгиня Сардони, — напомнила о себе монахиня.
— Что, княгиня?! Кто вам сказал, что я княгиня?
— Что бы вы хотели на завтрак? — демонстративно не расслышала ее вопроса монахиня.
— Вы обратились ко мне, употребив аристократический титул. Кто вам назвал его? Сестра Паскуалина?
— Могу предложить немного вина, кофе и сладости, — вновь не обратила внимания на ее вопрос монахиня. Ей было уже далеко за тридцать. Смуглое, с запавшими щеками лицо, черные, горячечно полыхающие глаза религиозной фанатички… Во всяком случае Марии хотелось именно так определить тип этой женщины — «религиозная фанатичка».
— Несите, несите свое вино. Это вы обслуживали нас вчера?
— Ванная в конце коридора, направо. Пока я приготовлю все необходимое, успеете принять душ.
Мария осеклась на полуслове и вновь удивленно уставилась на монахиню. Только теперь во взгляде ее чувствовалось уважение к вышколенности монахини, которая вела себя так, словно была не от мира сего. А уж отвечала, как говорящая механическая кукла.
— Где сейчас сестра Паскуалина?
— В ванной вы найдете все, что необходимо, дабы освежить свой дух и свое тело. В этой ванной бывает только двое людей — папа и сестра Паскуалина, — все тем же черствым, монотонным голосом просвещала ее монахиня. Оказывается, завод куклы еще не кончился. Она продолжала служить.
— Прекратите этот свой иезуитский спектакль! — не сдержалась Сардони. — Извольте отвечать, когда вас спрашивают.
— Если у вас возникнут еще какие-либо просьбы — дерните за ручку колокольчика, — едва заметно склонила голову монахиня.
— Слушай, — с простодушием пьяного человека сказала себе Сардони, — может, она совершенно глухая?
Ее слова застигли монахиню у двери. Она остановилась, замерла, потом медленно оглянулась на Сардони.
— В таком случае вряд ли вам удалось бы вызвать меня этим звонком, княгиня Мария-Виктория Сардони, — такие чувства, как обида или раздражение, монахине, к счастью, были неведомы. Как и прочие пустоты человеческих отношений. Похоже, что обычные человеческие эмоции этому полусвятому существу вообще были чужды. Марии Сардони казалось, что она столкнулась с человеком из иного, нечеловеческого, мира.
«Своих служанок Паскуалина подбирает из привидений, — проворчала она, глядя на вежливо закрывшиеся за монахиней двери. — Но до конца принцип ее отбора тебе не понять. Знала бы эта монахиня, что меня уже сто лет никто не называл княгиней… Даже слышать этот титул чудно».
Сардони выглянула в зарешеченное ажурной паутинной решеткой окно. С неестественной яркостью зеленел газон. Голгофно вздымал ветви к небесам старый, нераспустивший-ся дуб. Через открытую форточку долетали брачные стенания птичьего дуэта.
«Если бы он тогда выстрелил… Если бы Квазимодо от СС нажал тогда на курок, ничего этого бы ты уже не видела и не слышала. Кого благодарить: Скорцени, Бога, судьбу, случай? Все равно «папесса» Паскуалина не поверит, что он способен сделать это из любви к тебе. Подозревает, что Отто подослал тебя в роли троянского коня. Пошли, княгиня Сардони, приводить в божеский вид дух и тело свое многогрешное».
65
— Вы сможете пробыть в резиденции папы еще два дня. Надеюсь, этого достаточно, чтобы восстановить силы и решить, что предпринять дальше, княгиня Сардони?
Все стало на свои места. До сих пор Паскуалина тоже никогда не вспоминала о ее княжеском титуле. Во всяком случае в течение последних пяти лет.
— Мне пока трудно определить, каким образом устроить свою жизнь. Но окончательное решение я приму за пределами «Кастель Гандольфо».
— Как вам будет угодно, княгиня Сардони.
Паскуалина приблизилась к столику и положила на него книгу, с которой вошла в комнату Марии. По толстой обложке из коричневой кожи Сардони определила, что это «Духовные экзерсисы» святого Игнатия Лойолы, основателя ордена иезуитов. Любимая книга Эудженио Пачелли, экземпляры которой в одинаково грубых кожаных переплетах можно было видеть на книжных полках почти всех комнат и залов резиденции.
В свое время Мария Сардони, в протестантском роду которой оказалось немало достойных мужей, пострадавших от инквизиции, была буквально потрясена, узнав, что по духу своему папа римский — скрытый иезуит-фанатик, яростный поклонник Лойолы, почитающий «Духовные экзерсисы» своего наставника куда более святой книгой, нежели Библия.
Никакую другую книгу, ни одно житие святых не читал он столь часто и с такой рабской верой в духовное могущество каждого слова.
Вряд ли Паскуалина разделяла его взгляды. Она вообще крайне сдержанно относилась к любым откровениям святых и блаженных, но, как всякая женщина, знающая, с кем свела ее судьба, начинала и завершала свой день чтением откровений великого иезуита, покровителя инквизиторов.
— Сегодня папа прибывает в резиденцию. На два дня. Потом мы вместе возвращаемся в Рим. Нужно готовиться к канонизации[59] и беатификации[60].
— Возникли затруднения? — охотно восприняла привычную для Паскуалины тему.
— Кандидатуры достойные, однако доказательства сотворенных ими чудес кажутся довольно неубедительными.
— Как обычно.
— Чудеса сотворяются все реже и реже. Еще меньше доказательств.
— Вы посвящаете меня в тайны двора, Паскуалина. Стоит ли так рисковать?
Паскуалина плотно сжала губы и вздернула подбородок. Верный признак того, что самолюбие оказалось задето.
— У вас, княгиня, была возможность убедиться, что я никогда не посвящала в те дела, в посвящении которых не заинтересована.
Мария задумчиво промолчала. Она не боялась ссоры с Па-скуалиной. Знала, что эта женщина редко поддается чувству гнева. К тому же научилась подавлять в себе мнительность и потребность мести. Единственное, чего она не умела прощать: откровенной, осознанной несправедливости.
— Вынуждена согласиться, — признала Сардони.
