Александр Дюма - Анж Питу
Потом, насадив это сердце на острие своей сабли, он прошел сквозь расступавшуюся перед ним орущую толпу, вошел в Ратушу и положил ее на стол в зале, где заседали избиратели.
Бийо, этот железный человек, не выдержал ужасного зрелища; он упал прямо на каменную тумбу в десяти шагах от зловещего фонаря.
Лафайет, видя, что его власти, что революции, которую он возглавлял, вернее, думал, что возглавляет, нанесено гнусное оскорбление, сломал свою шпагу и выбросил ее обломки на головы убийц.
Питу подошел к фермеру, поднял его и прошептал на ухо:
– Бийо! Папаша Бийо! Берегитесь, если они увидят, что вам плохо, они примут вас за его сообщника и тоже убьют. Жаль будет такого достойного патриота.
И он потащил его к реке, старательно заслоняя от взглядов мстителей, которые уже начали перешептываться.
Глава 43.
БИЙО ПЕРЕСТАЕТ ВИДЕТЬ РЕВОЛЮЦИЮ В РОЗОВОМ СВЕТЕ
Бийо, который вместе с Питу был опьянен революцией, ощутил вдруг горечь в пиршественной чаше.
Когда речная прохлада привела его в чувство, он услышал голос Питу:
– Господин Бийо, я скучаю по Виллер-Котре, а вы?
От этих слов посеяло добродетелью и покоем, и фермер словно очнулся от сна; собрав все свои силы, он вновь пробился сквозь толпу и ушел подальше от этой бойни.
– Да, – сказал он Питу, – я тоже.
И он решился повидать Жильбера, который жил в Версале. После путешествия короля в Париж королева удалила Жильбера из своего окружения, и он стал правой рукой вернувшегося на свой пост Неккера; отрешившись от романа своей жизни во имя истории всех людей, Жильбер пытался добиться процветания общества посредством всеобщей нищеты.
Питу, как обычно, следовал за Бийо.
Обоих провели в рабочий кабинет доктора.
– Доктор, я возвращаюсь к себе на ферму, – сообщил Бийо.
– Почему? – спросил Жильбер.
– Потому что я ненавижу Париж.
– А, да, я понимаю, вы устали, – холодно сказал Жильбер.
– Я больше не могу.
– Вы разочаровались в революции?
– Я жду-не дождусь ее конца. Жильбер печально улыбнулся:
– Она только начинается.
– О! – поразился Бийо.
– Это вас удивляет?
– Что меня удивляет, так это ваше хладнокровие.
– Друг мой, знаете ли вы, откуда у меня такое хладнокровие? – спросил Жильбер.
– Оно может происходить только из убеждения.
– Верно.
– И каково же ваше убеждение?
– Угадайте.
– Что все кончится хорошо?
Жильбер улыбнулся еще печальнее, чем в первый раз:
– Нет, напротив, что все кончится плохо. Бийо вскрикнул от удивления.
Что до Питу, то он лишь таращил глаза: он ничего не мог уразуметь.
– Неужели? – сказал Бийо, почесав в затылке своей здоровенной лапищей. – Неужели? Что-то я плохо понимаю.
– Берите стул, Бийо, и садитесь рядом со мной, – пригласил Жильбер.
Бийо повиновался.
– Совсем рядом, поближе, чтобы меня слышали только вы и никто больше.
– А как же я, господин Жильбер? – робко спросил Питу, давая понять, что если Жильбер хочет, он готов удалиться.
– Нет, нет, оставайся, – сказал доктор. – Ты молод, тебе полезно послушать.
Питу навострил уши, такие же огромные, как и глаза, и сел на пол рядом со стулом папаши Бийо.
Зрелище было довольно забавное – три человека держали в кабинете Жильбера тайный совет, сидя перед столом, заваленным письмами; бумагами, свежеотпечатанными брошюрами и газетами, в четырех шагах от двери, которую тщетно осаждали просители и жалобщики, чей натиск сдерживал подслеповатый однорукий старик-служитель.
– Я слушаю, – сказал Бийо, – объясните, господин Жильбер. Почему все это плохо кончится?
– Так вот, знаете ли вы, дружище, чем я сейчас занимаюсь?
– Вы что-то пишете.
– А что я пишу, Бийо?
– Как я могу это угадать, ведь читать-то я не умею. Питу робко поднял голову и бросил взгляд в бумагу, лежавшую перед доктором.
– Здесь цифры, – сказал он.
– Да, здесь цифры. Так вот, в этих цифрах разом и разоренье и спасенье Франции.
– Смотри-ка! – удивился Бийо.
– Смотри-ка, смотри-ка! – повторил Питу.
– Завтра эти цифры напечатают, – продолжал доктор, – они проникнут в королевский дворец, в замок знатного сеньора и в хижину бедняка и потребуют у каждого четверть его дохода.
– Как это? – не понял Бийо.
– Бедная тетушка Анжелика, – пробормотал Питу, – какую она скорчит рожу!
– А как вы думаете, милейший? – продолжал Жильбер. – Как совершать революции, мы тут как тут! А теперь приходится за это платить.
– Ну что ж, – стоически отозвался Бийо. – Ну что ж, будем платить.
– Черт побери! – произнес Жильбер. – Вы человек убежденный, и ваш ответ меня нисколько не удивит; а вот те, кто не убеждены…
– Те, кто не убеждены?
– Да, как поступят они?
– Они будут против, – твердо сказал Бийо, и было ясно, что если бы у него стали требовать четвертую часть Дохода на нечто, противное его убеждениям, он стал бы отбиваться руками и ногами.
– Выходит, борьба, – произнес Жильбер.
– Но большинство… – начал Бийо.
– Договаривайте, мой друг.
– Большинство на то и большинство, чтобы настоять на своем.
– Значит, притеснение.
Бийо посмотрел на Жильбера сначала с сомнением, затем глаза его засветились пониманием.
– Погодите, Бийо! Я знаю, что вы мне скажете. У дворян, мол, и духовенства есть все, не правда ли?
– Это верно, – согласился Бийо. – Поэтому монастыри…
– Монастыри?
– Монастыри благоденствуют.
– Noturo certumque18, – проворчал Питу.
– Налоги, которые платят дворяне, не сравнить с нашими. Я, фермер, один плачу вдвое, если не втрое больше, чем мои соседи братья де Шарни, у которых на троих приходится более двухсот тысяч ливров ренты.
– Вы что же, – продолжал Жильбер, – не согласны с тем, что дворяне и священники такие же французы, как и вы?
Питу насторожился: патриотизм в то время измерялся крепостью локтей на Гревской площади, и слова Жильбера звучали ересью.
– Вы никак не желаете признавать, друг мой, что все эти дворяне и священники, которые все берут и ничего не дают, такие же патриоты, как и вы?
– Я этого не признаю.
– Вы заблуждаетесь, дорогой мой, вы заблуждаетесь. Они еще большие патриоты, и скоро я вам это докажу.
– Вот еще! – произнес Бийо. – Я с этим не согласен.
– Из-за привилегий, не так ли?
– Черт подери!
– Погодите.
– Я жду.
– Заверяю вас, Бийо, что через три дня самым привилегированным человеком во Франции станет тот, у кого ничего нет.
