Георгий Шилин - Приключения 1968
— Дежурю, мальчуган.
— Так вы милисиана в натуре? А как же Ма… — Он запнулся. — Разрешите с вами познакомиться поближе, сеньорита?
— Вы полюбуйтесь на этого нахала! — с притворным возмущением воскликнула Грациэлла. — Мне ты уже изменил? Одно сердце вдребезги, а теперь хочешь расколотить другое?
Мальчик не обращал на нее внимания. Его интересовала только Бланка.
— Разрешите вас проводить?
— В другой раз. — Она улыбнулась. Ее забавляла настойчивость этого бродяжки. — Прямо отсюда на рассвете я уезжаю.
— Куда?
— Далеко, кавалер. В провинцию Лас-Вильяс.
— А когда вернетесь?
— Когда выполню задание.
Он остолбенел.
— Задание? Ясно… Ничего не ясно, сплошной мрак… А где вы живете?
— Ты придешь под окна петь мне серенады? Авенида Уна, мальчуган, дом тридцать семь. Приходи, я сварю тебе кофе и накормлю.
— Обязательно!
— Берегитесь, сеньорита, этого коварного сердцееда! — в тон Бланке воскликнула Грациэлла. И повернулась к нему. — Давно пора тебе баиньки!
Вдалеке послышалась стрельба, крики. Хуанито замер. Прислушался.
— Какая-то заварушка — и без меня!
Сорвался с места, на ходу крикнул:
— До скорого свидания, сеньорита!
Шум на дальних улицах затих.
Бланка допила кофе.
— Пора на пост. А то грозный начальник даст взбучку.
Опустела улица. Грациэлла приткнулась в углу кофейни, оперлась локтями о стойку, положила голову на руки, задремала. С набережной потянул ветер, принес грохот волн.
К стойке подошел старик официант. Тихо, чтобы не разбудить девушку, опустил монетку в телефон-автомат, набрал номер.
— Да, от «Виолетты»… Еще не появлялся…
4
По утренней Гаване лениво бродил ветер. Прибой укротил свой пыл, уже не бился о камни седой гривой, а лениво ластился к берегу. И все море, розово-голубое в рассветном солнце, мелко рябило. На горизонте оно растворялось в мягкой дымке. И из этой же дымки струилось небо.
Лучи зажгли края облаков и белые свечи небоскребов. И город словно бы поднялся, сбросив сон, и встал, улыбаясь и щурясь от яркого света, молодой и красивый.
Хуанито вприпрыжку мчался по улице, обгоняя ватаги таких же, как он, ребят. Раннее утро Гаваны — час учеников. С книгами и тетрадками, с картами и гербариями они спешат к дворцам и виллам, утопающим в зелени диковинных растений, — революция отдала под школы лучшие дома, конфискованные у батистовцев и бежавших с острова богачей. У школ установлены щиты с плакатами. Маленькие смешные человечки держат в руках раскрытые книги: «Счастливый 1963 год. Народ, который учится, — это народ, который побеждает!» Или человечки с винтовкой в одной руке и опять же с книгой — в другой: «Чтобы быть свободными, надо быть образованными!» А еще чаще — просто и ясно: «Куба — первая страна Америки, свободная от неграмотности!»
Хуанито нравились звонкие революционные лозунги. Но вот учеба… Корпеть над тетрадками в притихших классах, с неподатливым пером в руке. Нет! Энергия бурлила в нем, и самые удобные сиденья парт казались ему утыканными гвоздями. Конечно, он будет учиться! Он выучится, окончит и «эскуалу» и даже университет. Но это потом. А сейчас главное — революция! Он день и ночь должен находиться на революционном посту!
Поэтому даже больше, чем лозунги, были ему по душе на авенидах Гаваны густо-зеленые мясистые кактусы с желтыми дырами от пуль — следы схваток с «гусанос», этими слизняками — контрреволюционерами.
Хуанито пробежал несколько улиц и замедлил шаги на авениде Пасео, у резиденции бразильского посольства. У ограды посольства стояли усиленные наряды народной полиции. А за оградой, за мелкоячеистой проволочной сеткой топтались или лежали на траве угрюмые люди. Прямо на деревьях и кустах висело белье. Хуанито знал: на территории посольства укрылись несколько десятков контрреволюционеров. За чертой ограды власть республики кончалась. Этот клочок земли принадлежал посольству, и по праву экстерриториальности, которое революционная Куба предоставила иностранным дипломатическим миссиям, без разрешения посла никто не имел права вступить за ворота посольства. Контрреволюционерам это позволило укрыться здесь от революционного суда. Но зато «гусанос» не могли показать носа на сантиметр дальше сетки. Они находились в добровольном заточении уже много месяцев, смертельно надоели друг другу, подыхали от скуки и часами, прильнув к ограде, смотрели на бурлящую улицу. Мальчугану их не было жалко ни на мизинец: ух, сколько на счету каждого из них преступлений!
Он остановился около ограды, начал пританцовывать и горланить сочиненную им же самим песенку:
Черви, черви!
Слизняки в банке!
Скоро будем ловить на вас рыбу!..
«Гусанос» лениво ругались и грозили ему кулаками. Они уже привыкли. Но постовой сердито прикрикнул из-под навеса на углу:
— Проходи, проходи! Не останавливаться!
Хуанито показал язык и ему и побежал дальше. Некогда объясняться. У него срочное дело!..
Вот и нужный ему дом. Мальчуган примерился и, выждав момент, прошмыгнул мимо часового. Тот только покачал головой: узнал.
Через три ступеньки — вверх по лестнице. У двери Хуанито нагнулся, потер ботинки уголком ковра, чтобы блестели. Осторожно приоткрыл дверь в кабинет.
Капитан Обрагон сидел над бумагами. В комнате ничего не изменилось с тех пор, как Хуанито побывал здесь несколько часов назад. Не тронута и постель. Только дымится на столе чашка кофе и воздух сизый от сигарного чада.
«Мы стоим на посту и не смыкаем глаз!» — горделиво подумал мальчик.
— Дядя Феликс!
Обрагон поднял от бумаг глаза с тяжелыми, набухшими веками.
— Это я, дядя Феликс! Колоссальные новости!
Капитан, сидя, с хрустом потянулся:
— Выкладывай, парень!
— Ночью я совсем забыл сказать: у той сеньоры на авениде Квинта была еще одна сеньорита. И вот у нее я видел… — он сделал паузу, — фото этого контрика! — Он цокнул языком: — Сеньорита втрескалась в этого типа по макушку!
В душе мальчугана что-то скребнуло. Жалость? Может быть. Но если он и мог пожалеть девушку, то только потому, что она красивая и добро разговаривала с ним в доме на авениде Квинта. Однако если она тоже контра, никакой жалости быть не может! И все же жалко…
— Кто она? — спросил капитан.
— Зовут Бланкой, рыжая, глазищи — как блюдца, живет на авениде Уна, 37, — начал выкладывать Хуанито. — Она — милисиано и дежурила у подъезда радиостанции «Патриа», а теперь уже умотала в провинцию Лас-Вильяс выполнять какое-то задание. Вот!
