Светлана Таскаева - Сказка о хитром жреце и глупом короле
Тем временем торжественное шествие целиком миновало золотые двери и остановилось возле дальней стены, на которой красовалось огромное золотое изображение священного скарабея, окруженное сиянием, набранным из разных драгоценных камней. В этот момент раздался голос кого-то из высших жрецов, и следопыт вздрогнул от неожиданности:
— Ныне настала пора поклониться Тебе, о дарующий благодать жизни!
При этих словах рабы простерлись на полу, а жрецы дружно опустились на колени. Началась служба, но Альвион ничего не видел, кроме истертых плит пола, на которых лежал. Пол был довольно прохладный. Песнопения и молитвы к движителю светил продолжались довольно долго, и следопыта потянуло бы в сон, не чувствуй он нарастающего напряжения, сжимавшего горло.
По невидимому знаку жрецы поднялись с колен, а рабы — с пола. Со своего места Альвион хорошо видел всю сцену: верховных жрецов, окруживших золотой куб непонятного назначения высотой им по пояс.
— Теперь же воздадим Тебе, чем можем, за благодеяния Твои! — раздался громкий торжественный голос, дальние двери снова отворились, и оттуда вышла еще одна процессия: воины в красных одеждах, расшитых золотыми изображениями скарабея окружали невысокую фигуру, укрытую глухим черным покрывалом. Подойдя к жрецам, воины расступились, и человек под покрывалом приблизился к кубу.
— Пусть ныне да узрит всякая тварь ту драгоценность, что ныне приносим Тебе в жертву! — и с этими словами жрец сорвал покрывало, и с замиранием сердца Альвион увидел, что это девушка-харадримка не старше лет двадцати, одетая в платье из негнущейся золотой парчи, усыпанной драгоценными камнями. Ее длинные черные волосы были заплетены во множество косичек. На какое-то мгновение она обратила лицо к залу, и Альву показалось, что сейчас она позовет на помощь: столько смертного страха было во взгляде огромных агатовых глаз. Но жрец прикоснулся к ее плечу, и она медленно поднялась по ступенькам и сама легла на золотой алтарь, подставив под удар тонкую смуглую шею. Альвион вздрогнул: все его тело напряглось, словно пытаясь разорвать незримую цепь. Ударили в гонг, и следопыту показалось, что зал, золото и светильники закачались вокруг него, превращаясь в ночной лес и кровавые отблески костра.
— Да свершится! — и в накрывшей его тьме Альвион увидел словно при вспышке молнии мертвенный блеск широкого лезвия.
Тут от переполнявших его ужаса и безысходной тоски жертвы он словно ослеп и оглох. Амети, стоявший где-то впереди, содрогнулся: немая ярость нумэнорца ледяной иглой пронзила его затылок.
…Когда Альвион пришел в себя, тело девушки уже унесли. На золотом алтаре, запятнанном ярко-красными потеками, осталось лежать кровавым комом еще живое и трепещущее сердце. Жрец с обагренными по локоть руками поднял сердце по направлению к золотому скарабею:
— Прими же!
Потом он положил сердце на поданное ему золотое блюдо, которое унесли в дальнюю дверь.
Жертвоприношение закончилось, но служба еще продолжалась. Альвион стоял будто в бреду, чувствуя, как по всему телу пробегает крупная дрожь. Он никак не мог справиться с собой: ему чудились дикие гортанные звуки чужой песни, стук древков по обтянутым кожей щитам, треск горящих сосновых веток и топот босых ног по утоптанной земле.
Гонг ударил снова. По шеренгам жрецов и рабов пробежало оживление: это был конец службы. Но тут вперед от алтаря шагнул один из высших жрецов, воздев руки:
— Внемлите! Ныне Кхамул Дхарин послал своих воинов, дабы преградить вход в Обитель. Хотя чтим мы нашего правителя, но сей поступок — недостоин правды короля и свершен против права Сына Зари. Посему в Обители объявляется осадное положение — покуда Верховный Святитель, что ныне внимает Совершенному, не явится нам, и не отменит либо не подтвердит сие. Нет нужды облаченным в красное склонять голову перед владыкой юга, ибо запасов наших и воды хватит на год с лишним, а самая долгая осада, которой когда-либо подвергался Храм, длилась девять лун. И единственное, чего не достает Храму — это достаточного количества жертв. Посему помыслите: нет ли в сердцах ваших благочестивого рвения взойти на алтарь Скарабея? Жребий будет определять счастливца среди младших жрецов через две луны, когда кончатся прочие жертвы.
После этих слов на некоторое время воцарилось мертвое молчание. И лишь после того, как старшие жрецы вышли в дальнюю дверь, начали расходится младшие жрецы. Альвион последовал за бледным как мел Амети.
Они поднялись в келью жреца — небольшую комнату без окна, освещенную масляным светильником. На белой штукатурке стен красовались изображения скарабея. Амети со стоном повалился на скрипучее деревянное ложе, обхватив голову руками:
— О Всевидящий, за что на меня все это?! Эти Дети Моря — чтоб оно высохло! Пророчества старого нечестивца и ужасный жребий — за что?
Альвион тем временем закрыл на засов дверь и внимательно осмотрел все помещение.
— Прекрати нытье, облаченный в красное, если уж ты не способен думать ни о чем, кроме себя. Не время. Чем скорее ты сделаешь то, что обещал, тем скорее ты получишь остальное золото и тем скорее кончится осада — раз пленника уже не будет в Храме. Может, подпоим сегодня твоего старшего? Тогда ночью мы могли бы отправиться в каменные темницы.
Услышав это, Амети перестал стенать и сел.
— Нет, сегодня не получится: в воскресенье после…хм… полагается пребывать в благочестивых размышлениях. Я бы и сам рад поторопиться: кто знает, что будет, когда верховный выйдет из святилища? Но никак раньше завтрашнего вечера не получится.
Следопыт сел на пол, прислонившись к стене.
— Что ж, если и в самом деле сейчас ничего нельзя сделать…
Он скрипнул зубами.
— Лучше лечь спать. Завтра трудный день, — сказал Амети и зевнул. Светильник мигнул и погас, словно услышав его слова. В кромешной темноте раздался голос следопыта:
— Спокойной тебе ночи… Если ты можешь уснуть.
Альвион проснулся от далекого удара гонга в том же самом мраке, в котором уснул. Полночи он маялся, терзаемый воспоминаниями и дурными предчувствиями, а потом воспоминания незаметно превратились в кошмары: ему снилось, что на золотом алтаре приносят в жертву Арундэля, а он, двигаясь словно в густом клею, не успевает остановить руку с клинком. Или он снова видел перед собой освещенную костром поляну, заполненную людьми с раскрашенными лицами, чувствовал лопатками грубую кору дубового столба и понимал, что спасение было лишь отсрочкой. Над ним заносил меч ухмыляющийся даэрадан со шрамом, который одновременно был и Кхамулом, которого следопыт никогда не видел, и еще кем-то неуловимо знакомым, и во сне все это наполняло Альвиона невыразимым ужасом.
