Густав Эмар - Росас
— Но сколько же времени он останется у меня?
— До тех пор, пока Богу будет угодно.
— Но это невозможно!
— Однако, это будет так.
— Мигель!
— Сеньор дон Кандидо, мой высокоуважаемый учитель, рассмотрим в двух словах наши взаимные отношения.
— Рассмотрим!
— Слушайте! Чтобы уберечь вас от тех опасностей, которым вы в наше время могли бы подвергнуться со стороны федерации, я заставил назначить вас частным секретарем сеньора Араны, правда это?
— Совершенно верно.
— Очень хорошо! Но сеньор Арана и все его секретари со дня на день могут быть повешены не по приказанию властей, а по воле народа, который может восстать против Росаса с минуты на минуту.
— О! — вскричал дон Кандидо, широко раскрыв глаза.
— Повешены, да, сеньор! — повторил Мигель.
— И секретари также?
— Да, и они также.
— Без пощады?
— Да!
— Это ужасно, — проговорил, задрожав от страха, дон Кандидо. — Так что, если я оставлю мою службу, я погибну от Масорки, если останусь, народ повесит меня: и в том, и в другом случае меня ждет смерть.
— Конечно, вот это логично.
— Адская логика, Мигель, причиной моей смерти будет твоя ошибка.
— Нет, сеньор, вы нисколько не пострадаете, если будете делать то, что я хочу.
— Что же я должен делать? Говори!
— Дело в том, что страна переживает теперь кризис: или Росас победит Лаваля или Л аваль Росаса, не так ли?
— Конечно, да.
— Хорошо. В первом случае вы будете иметь поддержку в лице Фелипе Араны, во втором — Луис послужит вам лучшими ножницами, которыми вы сможете разрезать народную веревку.
— Луис?
— Да, бесполезно говорить об этом и повторять еще раз.
— Так что…
— Так что вы должны держать у себя Луиса до тех пор, пока я не решу иначе.
— Но…
— Человек, менее великодушный чем я, купил бы вашу сговорчивость следующими словами; сеньор дон Кандидо, дневной приказ Лаваля, который вы отдали мне сегодня в копии, сделанной вами, весьма важен. При малейшей вашей нескромности этот ценный документ попадет в руки Росасу, сеньор дон Кандидо!
— Довольно, довольно, Мигель.
— Хорошо, довольно. Итак, мы согласны друг с другом?
— Согласны! О Боже, я таков же, как Росас, моя натура совершенно такая же, как у него, это ясно! — вскричал дон Кандидо, ходя по комнате и сжимая свои виски.
— У вас такая же натура, как у Росаса?
— Да, совершенно такая же.
— Черт возьми! Сделайте милость, объясните мне это, дон Кандидо, потому что если это так, то Луис и я могли бы сейчас оказать большую услугу человечеству.
— Да, Мигель, совершенно тождественная, совершенно! — отвечал дон Кандидо, не замечая, что Мигель потешается над ним.
— В чем же тождественная?
— В том, что я боюсь, Мигель, боюсь всего, что меня окружает.
— Ого! А вы знаете, что и сеньор губернатор боится?
— Знаю ли я! Вчера в канцелярии, когда я писал, вернее переписывал те бумаги, которые я тебе показывал, сеньор министр тихо разговаривал с сеньором Гарригосом, знаешь, что он сказал?
— Если вы мне это не скажете, то думаю, что мне невозможно будет отгадать это.
— Он сообщил сеньору Гарригосу, что сеньор губернатор приказал отнести на борт «Актеона» четыре шкатулки с унциями и что он предвидит момент, когда его превосходительство сядет на судно, потому что он боится всего, что его окружает.
— Ого!
— Это буквальные слова сеньора министра.
— Черт возьми!
— И вот я испытываю то же самое: боюсь всего, что меня окружает.
— И вы также, а?
— Да, и я, я и сказал тебе, что я похожу на его превосходительство, потому что к этому заключению приводит, это доказывает, красноречиво свидетельствует об этом то обстоятельство, что мы оба в одно время испытали одинаковые ощущения.
— Конечно! — произнес Мигель, размышляя о словах дона Кандидо.
— И это явление не могло бы произойти, если бы он и я не имел ли тождественной натуры, одинаково впечатлительной.
— Вы сказали, что четыре шкатулки с унциями отправлены на борт «Актеона».
— Четыре шкатулки, да.
— И что он боится?
— Да, боится.
— А сеньор Арана ничего не сказал по этому поводу?
— Ясно, что он сказал. Сеньор министр обладает логикой такой же верной, как моя: «Мы должны хорошенько подумать и о себе, друг Гарригос! — произнес он. — Мы не причинили зла никому, напротив, мы делали столько добра, сколько могли, однако будет благоразумнее и нам уехать, как только это сделает сеньор губернатор». — И вполне логично, Мигель, и мне уехать после отъезда министра, хотя бы через Риачуэло и скрыться на острове Касахем.
— А Гарригос ответил что-нибудь?
— Его мнение было иное.
— А! Он хочет остаться?
— Нет, он пытался доказать дону Фелипе, сеньору министру, хотел я сказать, что благоразумнее не дожидаться отъезда губернатора, когда положение будет слишком опасным. Но затем они стали говорить так тихо, что я уже ничего более не мог слышать.
— Однако, в другой раз вы постарайтесь навострить ваши уши.
— Ты сердишься на меня, мой дорогой и уважаемый Мигель?
— Нет, сеньор, но раз я даю вам известные гарантии для настоящего и будущего, то хочу, чтобы вы служили разумно и с большей пользой.
— По мере возможности я буду это делать, Мигель! Ты уверен, что я не подвергаюсь теперь никакой опасности?
— Да, уверен.
— Луис долго останется здесь?
— Уверены ли вы в Николасе?
— Как в самом себе: она ненавидит всех этих людей с тех пор, как они убили ее сына, ее доброго, нежного, любящего сына, как только она догадалась, что Луис скрывается, она стала служить ему с еще большей заботой, внимательностью, пунктуальностью, с еще большей…
— Пойдем к Луису, сеньор дон Кандидо!
— Идем, мой дорогой и уважаемый Мигель. Он в моем кабинете.
— Да, но вы проводите меня только до дверей. Я врач души моего друга, а вы знаете, что врачи обыкновенно говорят наедине с пациентами.
— Ах, Мигель!
— Что такое, сеньор?
— Ничего, входи. Пройди вперед. Я пойду в гостиную! — отвечал дон Кандидо, оставляя Мигеля.
— Здравствуй, мой дорогой Луис, — проговорил молодой человек, входя в комнату своего друга, который лениво сидел в старом кресле, опираясь локтями на стол.
— Я думал, что не увижу тебя в этой скверной тюрьме, где не имею известий ни о ком! — отвечал дон Луис недовольным тоном.
— Хорошо, мы начинаем с упреков?
— Я думаю, что прав: теперь десять часов утра.
— Правда, десять часов.
— Эрмоса?
— Она совершенно здорова, благодаря Богу, но не тебе, который делает все, чтобы причинить ей неприятности.
