Александр Дюма - Предводитель волков
И барон поднял хлыст.
Но Ангулеван со стоицизмом спартанца только прикрыл голову рукой и продолжал:
— Ударьте, если хотите, монсеньер, но взгляните на это дерево, и, когда ваша милость увидит, что за птичка сидит на ветке, сдается мне, я скорее получу пистоль, чем удар хлыста.
И он показал пальцем на дуб, где спрятался, услышав приближающуюся охоту, Тибо.
Перебираясь с ветки на ветку, он добрался до самой вершины.
Сеньор Жан глянул из-под руки и заметил башмачника.
— Какие удивительные вещи происходят в лесу Виллер-Котре, — сказал он. — Здесь олени, словно лисы, зарываются в норы, а люди сидят на ветвях вместо ворон. Но мы в этом все-таки разберемся, — продолжал благородный сеньор.
Затем он опустил руку от глаз ко рту и крикнул:
— Эй, дружище! Тебе не слишком неприятно будет уделить мне минут десять?
Но Тибо хранил глубокое молчание.
— Монсеньер, — предложил Ангулеван, — если вам угодно…
И он собрался лезть на дерево.
— Нет, не надо, — ответил барон, сопровождая эти слова запрещающим жестом.
Все еще не узнавая Тибо, он снова обратился к нему:
— Эй, приятель, ты собираешься отвечать, да или нет?
Он немного подождал.
— Похоже, что нет. Ты притворяешься глухим; подожди, я возьму свой рупор.
И он протянул руку в сторону Маркотта, который, угадав желание хозяина, подал ему свой карабин.
Тибо, желая обмануть охотников, притворился, будто срезает сухие ветки; он так увлекся этим выдуманным занятием, что не заметил угрожающего жеста сеньора Жана, а если и видел, то не придал значения.
Начальник волчьей охоты некоторое время ждал ответа, но, видя, что отвечать ему не собираются, нажал спусковой крючок; раздался выстрел, а вслед за ним — треск сломанной ветки.
Это была та ветка, на которой сидел Тибо.
Ловкий стрелок перебил ее между стволом дерева и ногой башмачника.
Потеряв точку опоры, Тибо стал падать.
К счастью, крона была густой, а ветви крепкими: эти препятствия замедлили скорость падения. Тибо, сваливаясь с ветки на ветку, долетел до земли, отделавшись сильным испугом и легкими ушибами той части тела, которая раньше других соприкоснулась с землей.
— Клянусь рогами монсеньера Вельзевула! — воскликнул барон Жан в восторге от своего меткого выстрела. — Это же утренний насмешник! Что, негодяй, беседа с моим хлыстом показалась тебе слишком короткой и ты решил возобновить ее с того момента, на каком мы ее прервали?
— О, клянусь вам, монсеньер, я вовсе этого не хочу, — очень искренне заверил его Тибо.
— Тем лучше для твоей шкуры, парень. А теперь расскажи-ка мне, что ты делал там, наверху, зачем влез на этот дуб?
— Монсеньер сам видит, что я рубил сухие ветки, чтобы топить ими печь, — и Тибо показал на разбросанные вокруг сучья.
— Прекрасно! А теперь ты без промедления сообщишь нам, куда подевался наш олень; не так ли, парень?
— Да, черт возьми! Он должен это знать, у него было отличное место там, наверху, — сказал Маркотт.
— Но я клянусь вам, монсеньер, — уверял Тибо, — что никак не возьму в толк, о каком это олене вы все время говорите.
— Ах так! — воскликнул Маркотт, довольный тем, что хозяин выместит дурное настроение на ком-то другом. — Он ничего не видел, он не знает, о каком олене идет речь! Вот, монсеньер, посмотрите: на этих листьях след от резцов животного; здесь собаки остановились, и, хотя на земле хорошо видны все отпечатки, мы не находим следов зверя ни в десяти, ни в двадцати, ни в ста шагах отсюда.
— Ты слышишь? — перебил своего доезжачего сеньор Жан. — Ты сидел наверху, олень был прямо под тобой. Какого черта! Он все-таки произвел больше шума, чем мышь, и ты не мог его не заметить!
— Он убил его и спрятал где-нибудь в кустах, это ясно как Божий день, — заявил Маркотт.
— Ах, монсеньер! — воскликнул Тибо, лучше всех знавший необоснованность этого обвинения. — Монсеньер, клянусь всеми святыми, что не убивал вашего оленя, клянусь спасением моей души, и пусть я умру на месте, если хоть чуть оцарапал его! Впрочем, если я убил его, на нем должна быть рана, а из нее не может не течь кровь, — ищите, господин доезжачий, и — слава Богу! — вы не найдете следов крови. Чтобы я убил несчастное животное! И чем, Боже мой? Где мое оружие? Слава Богу, у меня есть только нож. Посмотрите сами, монсеньер.
К несчастью для Тибо, не успел он договорить, как появился Ангулеван, рыскавший до того в кустах. В руках у него была рогатина, которую Тибо выбросил перед тем, как лезть на дуб.
Ангулеван показал оружие сеньору Жану.
Ангулеван явно был злым гением Тибо.
III
АНЬЕЛЕТТА
Сеньор Жан взял рогатину из рук Ангулевана и долго, не говоря ни слова, рассматривал ее.
Затем он указал башмачнику на маленькое изображение сабо, вырезанное на рукоятке — по нему Тибо узнавал свои вещи.
Со времен своего путешествия он помечал этим знаком все, что ему принадлежало.
— Ну, господин шутник, — произнес начальник волчьей охоты, — вот грозный свидетель против вас! Знаете ли вы, что это оружие сильно припахивает мясом крупного зверя! Остается сказать вам, почтеннейший, что вы браконьер, а это серьезное преступление, и вы дали ложную клятву, а это тяжкий грех. Для спасения вашей души, которым вы поклялись, мы дадим вам возможность искупить его.
— Маркотт, — продолжал он, обернувшись к доезжачему, — возьми два ремня и привяжи этого шутника к дереву, сняв с него куртку и рубашку; затем ты отвесишь ему тридцать шесть ударов по спине своей перевязью: дюжину за ложную клятву, две дюжины за браконьерство; нет, я ошибся, — наоборот, одну дюжину за браконьерство, две за ложную клятву — ведь Господу должна принадлежать бо́льшая часть.
Слуг обрадовал такой приказ: у них появилась возможность хоть на ком-то выместить все неудачи этого дня.
Не слушая возражений Тибо, который клялся всеми святыми, что не убивал ни оленя, ни лани, ни козы, ни козленка, с браконьера сорвали куртку и крепко привязали его к стволу дерева.
Затем приговор был приведен в исполнение.
Доезжачий стегал так жестоко, что Тибо, давший себе клятву, не издавать ни единого звука и закусивший губы, чтобы эту клятву сдержать, после третьего удара не выдержал и закричал.
Сеньор Жан, как мы могли заметить, был самым большим грубияном на десять льё в округе, но он не был жестоким человеком, и ему тяжело было слышать все усиливающиеся стоны преступника.
Все же он решил довести наказание до конца — очень уж дерзкими стали браконьеры во владениях его высочества.
Но сам он не хотел при этом присутствовать и, желая удалиться, повернул коня.
