Иван Буданцев - Боевая молодость
Они ушли. Я слышал, как стучали в другие номера. Стянув сапоги, сняв китель и сунув пистолет под подушку, я лег. Я думал о грабителях, об Андриевском, Гавронской и Гавронском. О том, что, если я провалил операцию, покончу с собой. Странно, но мысль такая немного вроде бы успокаивала. Думал о родителях. Но то и дело видел перед собой красавицу: как она удалялась от меня по улице, наклонив голову и вроде бы стараясь идти по одной какой-то линии. Нет, думал я, девушка с такой яркой и свежей красотой, с такой искренностью в глазах не может быть шпионкой.
Потапов пришел не в три, а ровно в двенадцать. В руке его был портфель. Значит, собрался куда-то ехать. Я сразу отметил, что на лице его нет вчерашней угрюмости. Он бросил портфель на стол.
— Ну и везучий ты, студент, — сказал он, садясь на кровать. — В рубашке родился. Быть тебе чекистом. Я так тебе скажу. И Турло говорил подобное: кто в самом начале действует самостоятельно, из того потом получается чекист. А который сожмется, шагу не ступит без приказа, того сразу уж сажай в канцелярию. Но она, студент, дьяволица настоящая…
Я сидел на стуле, смотрел на Потапова, стараясь не пропустить ни одного слова.
— Шестой дом на Садовой принадлежит Тарасову Александру Васильевичу. Красавицу, которая сейчас там живет, зовут Ксенией Петровной Тарасовой. Она племянница Тарасова, прописана у него. Тарасов служил у Деникина, но в Крым не побежал, сдался нашим. По дороге в Екатеринослав он заехал в Синельниково, где жил его брат. Брат погиб на фронте, жена его умерла еще пять лет назад. Двадцатилетняя Ксения жила одна. Тарасов продал дом брата, а племянницу привез с собой. До недавнего времени он работал весовщиком на паровой мельнице Сазонова, в доме которого живут Золотаревы. Тарасова сейчас нет дома: недели три назад он уехал в Харьков по каким-то делам, до сих пор не вернулся. До отъезда дяди Ксения работала в конторе мельницы. Теперь же на работу не ходит. Бывает на базаре, в магазинах.
Пойдешь завтра к ней, студент. С книгой Гоголя. В доме у нее никого нет. Кобель — страшный. Волкодав. Но ты его успокоишь — дашь снотворное… в сосиске.
Я коротко изложил Потапову свой план. Скажу, что прибыл узнать, почему не взорвали мост. Ведь взрыв моста создал бы панику у красных. И они не угрожали бы нам, то есть белым, с севера. А Екатеринослав был бы отрезан от Москвы. Я не попрошу встречи с Андриевским, а потребую — он отвечает за мост. Ну, попытаюсь узнать, кто именно должен был взорвать, знает ли она, что тот человек убит. Дядя ее недели три назад уехал куда-то — а не он ли убит-то? По времени судить, — может быть, и он. Если она знает что-либо о мнимой Дубровиной, отравившей Федьку, — выведаю. Расскажет.
— Толково, толково. Очень толково, — кивал Потапов. — Но помни, Иван: они не дураки. Они собаку съели на разных шпионских хитростях. Андриевский — у-у волк. А красотка после встречи с тобой пошла в магазин и по дороге ни с кем не разговаривала, ничего никому не передавала. Во всяком случае ребята не заметили. А если днем сегодня что-то обнаружится, допустим, что прибыл настоящий связной, а?
— Я думал об этом, — сказал я.
— Терять заговорщикам нечего… Они на все готовы… Но ничего, Ваня. Дом обложим. Вооружиться ты должен основательней. И явишься к своей актрисе в другой одежде, этаким франтом гражданским. Такой фортель на нее подействует, а к тому же мои ребята тебя по костюму узнают. И ежели появятся те, с ними мои и в потемках тебя не спутают. В три часа жди меня. А пока сбегай к старикам своим. Узнай, нет ли письма от Гавронской, не спрашивал ли у них кто о тебе. Ну, скажи им, мол, в институте начались эти самые зачеты, и ты изредка будешь ночевать у товарища, с которым вместе готовитесь. Шпарь.
Письма от Гавронской не было. Опять Петровы встретили меня так, будто я их сын и вернулся с того света. Я рассказал им о зачетах. Дома я сидеть не мог, до трех часов мне надо было что-то делать, двигаться. Я побывал в институте. Пообедал и посмотрел газеты. Из них узнал только, что белополяки все тянут с подписанием мира. О положении на Южном фронте говорилось мало. И ничего конкретного. Значит, дела там не ахти.
В начале четвертого Потапов ввалился в номер с чемоданом в руке.
— Переоденься. — Он тяжело опустился на диванчик.
— Что с вами, Василий Николаевич? — Я впервые нарушил запрет, назвал шефа подлинным именем.
— Ничего. Переодевайся.
В чемодане был костюм из темно-синего бостона английской фирмы, о чем говорила этикетка, белая рубашка, два голубых галстука, фетровая шляпа, английские новенькие туфли, носки и светло-серый плащ-накидка. Браунинг. На кобуре две широкие шелковые ленты с застежками. Туфли и костюм будто изготовили для меня по мерке. После сапог и мундира я чувствовал себя прямо-таки способным не ходить, а летать.
— Добре, студент. Ученые говорят, бабы подвержены каким-то эмоциям. Особенно красавицы. Ты со своей внешностью должен сразить красоту. Но не раскисни, Ваня. Бери ее за жабры. Вторую пушку давай прилажу под левую руку… Возможно, красавица поведет тебя на вторую явку. Там потребуют сдать оружие. Отдашь один, второй останется… Добре. — Он приладил пистолет.
Я надел пиджак.
— Добре.
Я гляделся в зеркало, не узнавая себя. Приседал, разводил локти, осваиваясь с костюмом.
— Какие вести с фронта? — спросил я. Он молчал. Он спал, откинувшись к стене. Позже я узнал, что Потапов последний год спал только вот так урывками. И в дороге, когда ехал куда-нибудь. Работников было мало. Массу времени отнимали докладные, поступавшие в отдел Потапова. Гражданская война — самая сложная из всех войн. Брат идет против брата, отец против сына.
Было уже ровно пять. Я потренировался выхватывать пистолет из-под мышки. Чтоб освоиться в новом наряде, я хотел прогуляться по городу, зайти в ресторан. Я решил не будить Потапова, но едва открыл дверь, он очнулся.
— Готов? — произнес он. — На фронте особых изменений нет, — сказал он. Видимо засыпая, слушал мой вопрос. — Есть слух, будто Первую Конную к нам перебросят против Донского корпуса… Хорош красавец, — проговорил он, оглядывая меня. — Да, чуть не забыл. — И он подал мне две сосиски, завернутые в вощеную бумагу, для собаки Тарасова — на всякий случай.
Взяв пакет с томиком Гоголя, бросив плащ на плечо, я прошелся с беспечным видом по центральной улице. Вернулся и зашагал по маршруту, намеченному Потаповым. Чтоб наши увидели меня.
Солнце уже опускалось к горизонту, освещало крыши домов, макушки тополей и кленов, когда я оказался на Садовой улице. Люди возвращались с работы. Встречные задерживали шаг, косясь на меня. Пройдя мимо, оглядывались на неизвестного франта. Мальчишки и девчонки откровенно пялили на меня глаза. Шел я небрежной походкой. Но на душе было тревожно.
