Юрий Левин - Золотой крест
Константин Емельянович Белоусов неизвестно через кого достал для Александра Кузнецова и Аркадия Ворожцова пару изрядно поношенных, но еще крепких комбинезонов; в дни, когда по болезни не ходил на работу, украдкой сшил береты из старых, побуревших на солнце суконных лоскутьев.
И вот уже все готово. Константин Емельянович дал последний совет:
— Куда попало не бегите. Сразу схватят. По-моему, надо пробраться к текстильной фабрике Гайера. Постарайтесь встретить знакомого мастера. Он вам и поможет.
Несколько дней Кузнецов и Ворожцов ходили на работу в комбинезонах, сверху прикрытых одеждой пленных. Но убежать не удавалось.
Лишь на следующей неделе Александр сказал Аркадию:
— Ждать больше нечего. Завтра бежим...
Утром (это было девятого октября 1942 года) они простились с майором Белоусовым. И старый, закаленный в боях офицер не сдержался — заплакал.
— Ни пуха вам, ни пера, — сквозь слезы пожелал Константин Емельянович. — Надеюсь, что все будет хорошо. А обо мне не думайте. Но знайте, предателем не стану, не тому меня учили.
Стоял ранний час. Город лениво просыпался. Моросил дождь, осенний, назойливый, нудный. Тучи густым толстым слоем обложили небо на долгие часы.
Пошли трамваи. Первым из них показался тот, что всегда привлекал внимание горожан. Он не делал остановок, а катил прямо к месту. В нем, забитом до отказа, везли военнопленных. Возле обувной фабрики, дребезжа и скрежеща, остановился. С подножки соскочил охранник в клеенчатом плаще и басовито прокричал:
— Шнеллер!
Пленные быстро направились к фабрике. Дождь все усиливался. Александр Кузнецов задумался. Жесткий комок подкатил к горлу. Он вспомнил о товарище, оставшемся по ту сторону проволоки, и почти наяву ощутил тепло его рукопожатия. Доведется ли теперь встретиться?
Позади осталась проходная. Пленных распределили по рабочим участкам. Одни копали рвы, другие переносили бревна, третьи устанавливали гранитные поребрики и асфальтировали дорожки. А охранники, ежась от дождя, прижимались к стенке главного корпуса фабрики.
Кузнецов и Ворожцов таскали на носилках булыжник и внимательно следили за охранником, ожидая удобного момента.
Охранник прошел мимо, довольно глянул на солидную ношу. Он спешил укрыться от дождя под крышу.
Настал удобный момент.
Подойдя с носилками к столовой, Кузнецов сказал Ворожцову:
— Накладывай булыжник. Только помедленнее, не торопись...
А сам проник в помещение. Дернул створку окна на себя — оно не открылось, попробовал вторую — удача. Оставив носилки с кучей булыжника, Ворожцов, взволнованный, проник за ним в столовую.
— Снимай робу! — скомандовал Кузнецов.
Быстро, в считанные секунды, оба сбросили лагерные лохмотья и остались в темно-серых рабочих комбинезонах. Надели на головы буро-вишневые береты, которые прятали в карманах, и друг за другом спрыгнули с подоконника на тротуар.
Неужели свобода? Да, она! Прощайте колючая проволока на заборах, железные решетки на барачных окнах, голые нары...
С лопатами на плечах вразвалку тронулись по узенькой улице. Навстречу шел полицейский.
Как поступить? Поворачивать некуда. Друзья тревожно переглянулись.
— Пойдем прямо, — предложил Кузнецов.
Громко разговаривая, точно не замечая полицейского, друзья прошли мимо него.
Но куда дальше.? Конечно, на фабрику Гайера, к знакомому мастеру-поляку.
А как попасть на фабрику? Знакома лишь та часть Лодзи, по которой пленных возили на работу. На угловом каменном доме прочитали: «Адольф Гитлерштрассе». Ага, раз в честь Адольфа Гитлера, стало быть, улица не второстепенная. Она где-нибудь в центре. Недалеко от центра находится фабрика Гайера.
Беглецы юркнули в какой-то двор, поставили к стене лопаты, снова вышли на улицу. Часы на высоком островерхом костеле показывали двенадцать. Встретиться с мастером можно только после работы. Ровно через четыре часа.
Где же укрыться? Каждую минуту могут начаться поиски. Конвой, наверное, уже хватился.
А в это время среди лагерных начальников возник переполох. Узнав о побеге, они собрали пленных по тревоге и привезли в лагерь.
Посиневший от злости комендант стучал кулаком по столу, яростно кричал, то и дело вызывал подчиненных и с бранью выгонял их.
Эсэсовцы носились от барака к бараку. Через лагерные ворота один за другим пулей, вылетали мотоциклы.
Пленные поняли: кто-то сбежал. Некоторые быстро догадались — нет Кузнецова и Ворожцова, но фамилии их не называли. Друзья по бараку, соседи по строю молчали. Молчал и Константин Емельянович Белоусов. У него пела душа, сердце трепыхалось от радости, будто и он очутился на воле.
Комендант приказал собрать пленных и построить их побарачно. На лагерном плацу встали шесть колонн.
Комендант вышел на середину плаца и хриплым голосом объявил:
— Два часа назад сбежали пленные Кузнецов Александр и Ворожцов Аркадий. Мы, конечно, их поймаем и повесим у вас на глазах... А сейчас прошу сказать: кто из вас видел побег Кузнецова и Ворожцова?
Видевших не нашлось.
«Правильное решение: молчать и — точка, — обрадовался Константин Емельянович, когда увидел, что в свидетели не вызвался ни один человек. — А поймать их не удастся. Не для того они убежали».
Сделав крутой поворот, подкатил мотоцикл. Молодой офицер подбежал к шефу и что-то отрапортовал. Комендант сделал недовольную гримасу и отдал новое распоряжение.
Мотоцикл скрылся за ворогами лагеря. Подъехал второй. Белоусов по выражению лица коменданта понял, что ничего утешительного не привез и этот.
И тут Константин Емельянович заметил, что, кроме Александра Кузнецова и Аркадия Ворожцова, в строю нет рыжего, щуплого Федьки. Он всегда стоял неподалеку от Белоусова.
«Где же он может быть? — недоумевал Константин Емельянович. — Продался?»
Припомнилось: когда он и Александр Кузнецов лежали на верхних нарах и разговаривали о побеге, внизу спал рыжий Федька. Он, видимо, подслушал и донес, куда следует.
Высказав все, что требовалось для устрашения военнопленных, комендант скомандовал:
— Кто знал убежавших, — два шага вперед!
Из строя никто не вышел.
— Тогда обижайтесь на себя! — повысил голос комендант.
Зайдя с правого фланга, он тихой походкой пошел вдоль строя и, тыкая пальцем в грудь того, кого считал менее благонадежным, давал команду эсэсовцам — вывести этих людей на беседу.
Вывели и майора Белоусова.
Уже вечером, в сумерках, больной, малосильный Константин Емельянович вошел в тот же кабинет, в котором его тяжело, до потери сознания избили в тот день, когда заподозрили в подготовке к побегу из лагеря вместе с Александром Кузнецовым. За столом сидел тот же следователь. Бросив короткий взгляд на Белоусова, он, ухмыляясь, сказал:
