Ольга Репьева - Необыкновенные приключения юных кубанцев
— Пусть у тебя, — отозвался тот.
— Вань, а что это за пацан был с тобой?
— Какой пац… А-а… Соседский. Это от него я узнал, что забрали ещё ночью…
— Он не видел, где ты брал лимонки?
— Не видел. — Ванько думал о чём-то своём, отвечая машинально.
— А ты хорошо замаскировал место?
— Да вроде… А чё?
— Не уволок бы он патроны…
— Ну, Мишка! — упрекнул его Федя. — Как ты можешь думать об этом сейчас?! Вот уж действительно: кому что, а курице просо…
— Думаешь, я не переживаю? — обиделся тот. — Что ж теперь, ни о чём другом и думать нельзя? Ведь если подсумки полные, то это, самое мало, полтора десятка обойм. Это ж сколько патронов!
— Да на кой они тебе, столько, без винтовки?
— Ты, Хветь, даёшь, воще! Во-первых — порох: сыпнул щепотку — сразу тебе и пламя, не нужно полчаса дуть-раздувать. А потом, мы не знаем, какая винтовка была у томкиного бати: может, иранская. Я, к примеру, слыхал, что иранцы помогают нам винтовками. А патроны к ним такие же, как к немецким.
— У тебя что, уже имеется немецкая винтовка?
— Нет, так будет! Вань, давай на обратном пути зайдём — ты найдёшь то место, где поцапался вчера ночью с полицаем?
— Она же, Мишок, без приклада.
— Ну и что? Сделаем обрез. Очень удобная штука! Фрицы — они, может, ещё долго продержатся. Вот и будет, чем отклацываться, если что.
Ванько посмотрел на него долгим взглядом, усмехнулся:
— Ты и вправду рассуждаешь, как взрослый… Ладно уж, зайдём. Всё одно спешить домой не с чем. Да и ближе, если напрямик.
— В этот раз, может, и не унесём, но хоть перепрячем понадёжней! — обрадовался «взрослый».
Солнце подбиралось к полудню, когда, решив возвращаться станицей, наши герои отправились в обратный путь.
Живший продолжительное время у тёти и неплохо знающий серединную часть станицы, Ванько мысленно восстанавливал в памяти, начиная с конца, свой вчерашний маршрут по её ночным закоулкам. Правда, дальше «стадиона» — неогороженного пустыря, что в нескольких кварталах от стансовета — куда частенько бегал после школы погонять в футбол, ему бывать не доводилось, не было такой надобности. Поэтому, ведомый вчера Тамарой, он смутно представлял, куда они идут. От её хаты они тогда направились к югу, несколько раз забирая вправо, то есть ближе к центру. Этим же примерно путём шли они и сегодня.
Припекало вовсю (сентябрь на Кубани — месяц жаркий), и кроме мелкой детворы, иногда — козы на верёвке да изредка нескольких кур в холодке под забором, на полупустынных улицах им почти никто не попадался. Лишь на подступах к центру замечено было людское оживление: толпа из женщин с детьми, старух и, реже, стариков беспорядочно двигалась в одном направлении. Заинтересовавшись, ребята свернули в проулок, приблизились. Выяснилось: по дворам шастали вооружённые «фрицевские прихвостни» (их научились распознавать по специальной униформе) и выгоняли жителей из домов.
Хотели вернуться, да поздно кинулись: конный полицай, едва не смяв лошадью, преградил дорогу:
— Куд-дой драпаш, а ну назад! — замахнулся плёткой на Мишу, оказавшегося ближе других.
— Чё — назад? — увернувшись, огрызнулся тот. — Мы там и не были!
— Усех касается! Быстро назад!
Поскольку не успели отойти на достаточное расстояние и противиться стало небезопасно, пришлось вернуться и смешаться с толпой. Здесь узнали: всех гонят на стадион. Там-де состоится сход граждан, организуемый германскими властями.
Цель «схода» прояснилась на месте: с верхней штанги футбольных ворот свисало четыре коротких верёвочных петли. Под ними уже стояла наготове длинная скамья, какими обычно оборудовали клубные помещения.
Согнанных с окрестных улиц станичников, числом не менее трёхсот, двое конных и с десяток пеших полицаев, покрикивая, выстраивали полукругом метрах в двадцати от импровизированной виселицы. Поняв, что отсюда удрать и вовсе невозможно, ребята пробрались ближе к переднему краю.
— Догадываешься, для кого всё это приготовлено? — Федя кивнул в сторону футбольных ворот; они с Михаилом стояли впереди Ванька. — Надо ж было нам сюда вляпаться!..
— Я уже и сам не рад, что подбил зайти за этой винтовкой, воще!.. Две петли — для спиваков, а для кого ж остальные? — Миша глянул на Ванька, неопределенно пожавшего плечом.
— Может, которых я вчера оглушил, решили повесить? Да вон уже, кажись, везут.
Со стороны комендатуры на небольшой скорости к стадиону подкатили легковая и следом крытая брезентом грузовая автомашины. Лимузин с четырьмя военными, недоезжая, отвалил в сторону, грузовик подвернул к воротам. Со ступенек кабины спрыгнуло двое гитлеровцев с автоматами, а ещё двое, но уже полицаев, — с кузова. Откинув задний борт, с помощью ещё одного ссадили на землю приговорённых — двух мужчин и женщину. Последняя была низенького роста, худа, в тёмной юбке поверх ночной сорочки, с распущенными серыми волосами; у неё руки связаны не были.
— Который из них томкин батя? — обернулся Миша к Ваньку.
— Разговаривай потише, — предупредил тот, покосившись на стоявшего поблизости полицая. — Который справа. А другой смахивает на одного из вчерашних, дежуривших ночью у кутузки. Перед уходом я советовал отцу врать, будто они сами отпустили нас на все четыре стороны. Он, видать, так и поступил. Но почему тогда сошло с рук старшому — непонятно…
— Хоть одного повесят — и то гадом меньше станет! — заметил Федя.
Из легковой вылезло трое офицеров — в фуражках с высокой тульей, в щеголеватой форме с нашивками, начищенных до блеска хромовых сапогах, словно готовились на парад. У самого длинного на глазу чёрная повязка. Он и ещё один, пониже, остались стоять, переговариваясь. Третий, едва автоматчики заняли места перед притихшим «сходом», пружинистой походкой направился в середину полукруга. Окинув холодным взглядом разновозрастную, застывшую в напряжённом молчании аудиторию, начал речь на высокой визгливой ноте:
— Феликий Германий… тавайт вам свапот! — с паузами, трудно подбирая русские слова и уродуя их до неузнаваемости, выкрикивал он. — Шеланни свапот от польшевицки тираний! Абер… атнака ми есть песпощатни к люпой, кто не виполняйт унзере ноеоднунг, то ес нови немецки поряток! Ме прика-саль вас… сопирай на каснь партисански пантит, котори…
Что-то ещё в этом роде «тявкал» он (по мишиному выражению) некоторое время, но наши ребята не слушали. Обмениваясь короткими замечаниями, наблюдали за тем, что происходило у виселицы.
А там начиналось такое, от чего у многих забегали по спине мурашки, сжималось сердце и глаза отказывались смотреть. Матери пятились с малышами в глубь толпы, щадя их неискушённые души да и сами избегая поднимать глаза. Те же, у кого хватало нервов смотреть, наверняка запомнили тот кошмар на всю оставшуюся жизнь…
