Василий Ардаматский - Первая командировка
И вдруг Самарин увидел ординарца профессора, сломя голову выбегавшего на перрон. Он его окликнул. Солдат остановился, бросился к нему, но тут же передумал и побежал по перрону, туда, где поезда уже не было. Самарин пошел вслед за ним, предчувствуя какую-то беду.
Возвращавшийся навстречу Самарину солдат остановился перед ним и молча протянул бланк телеграммы из Берлина:
«Ночь на 23 июля твоя жена стала жертвой налета вражеской авиации. Прими мое сердечное соболезнование и сочувствие, постарайся слить свое личное горе с великим горем нации. Телеграфируй приезд на похороны, позвони мне ночью. Твой Фридрих».
— Телеграмма пришла только что... — все еще задыхаясь, с трудом выговорил солдат. — Я бежал всю дорогу. Пожалуйста, подтвердите.
Самарин кивнул. Он думал о профессоре.
— Что же теперь будет? — тихо спросил солдат.
— С кем? — механически спросил Самарин.
— Со мной, — еще тише ответил солдат.
Самарин удивленно смотрел в его белесые глаза: «Господи, где же твоя хотя бы немецкая сентиментальность?» И, возвращая телеграмму, жестко ответил:
— Без дела не останешься, войны хватит на всех.
Самарин пошел к вокзалу. За ним плелся ординарец. «Пожалуй, и хорошо, что он опоздал, — думал Самарин. — А то для Килингера весь путь к мертвой жене стал бы страшной казнью. Мужайтесь, дорогой профессор. И постарайтесь правильно понять и эту жертву Гитлера.»
Дома Самарина ждало письмо из Берлина от Вальрозе — второе за последнее время. В первом он сообщал, что приступил к работе на новой службе, работа интересная, но совершенно нет свободного времени. И ни слова по поводу обещания его отца помочь Самарину перебраться в Берлин.
Это второе письмо умещалось на листке из блокнота:
«Дорогой друг Вальтер! Пишу на службе и дрожу, как бы не нагрянуло начальство. Отец сказал, чтобы я написал тебе: место для тебя есть. Напиши, когда ты можешь приехать. На первое время остановишься у нас, потом вместе подыщем комнату в хорошей семье и в надежном доме. У нас все хорошо, только часто не спим по ночам. Но ничего, мы им готовим такой подарок, что они взвоют. Приезжай поскорее. Крепко жму руку.»
«Ну что ж, спасибо за весточку. Насчет таинственного подарка — надоело. И побольше вам там бессонных ночей! Что же касается моего приезда к вам, то все может случиться на этом свете», — подумал Самарин.
Это «все может случиться» мгновенно возвращает его к Осипову. Да, все может случиться после того мгновения, когда Осипов узнает, с кем имеет дело. Это произойдет после того, как Самарин по-русски произнесет фразу: «Не лучше ли нам перейти на наш родной русский язык?»
Что же будет потом? Пора продумать и это...
«Осипов решит взять меня живьем. Ну как же, им пойман советский разведчик! Подвиг! Орден! Во время разговора надо быть от него подальше. Ну а если схватка все же произойдет, тут уж кто кого... Но надо, конечно, чтобы я — его.
Но пожалуй, так поступить Осипов не сможет. После того, что он говорил, вряд ли у него может быть стремление таким способом выслужиться перед немцами. Но допустим, что он меня схватил. Первый же вопрос к нему: как советский разведчик оказался у него дома? Тут он может придумать версию про то, что он уже давно наколол меня. Но я-то или молчу, или все отрицаю — коммерсант, и все. Но у Осипова могут спросить: почему советский разведчик вышел именно на него? Так или иначе, начнется расследование, а оно будет нелегким. Да и пойдут ли немцы на него? До того ли им сейчас? Просто пустят меня в расход, но награды Осипову повиснут в воздухе.
Но может, он решит тут же меня прикончить? Тогда все решат секунды, но я к этой схватке буду готов больше, чем он.
Но он может поступить и совсем иначе. Скажет: нет, работать на вас не буду, но из личных симпатий даю вам минуту, чтобы исчезнуть. Убирайтесь! Такое решение ситуации на него не похоже — этакий Фауст, изгоняющий Мефистофеля, не пожелав продать ему душу! Но как поступить тогда? Уйти? Ни в коем случае! Вполне возможно продолжение атаки с использованием аргументации, сводящейся к одному — ему предложен единственно возможный выход из тупика, в который он зашел вместе с немцами.
А если Осипов в качестве контраргумента выдвинет принцип верности присяге, не так уж трудно будет доказать, что присягал он обреченному и преступному фашизму, а теперь ему дается возможность помочь своей кровной родине в ее тяжелой схватке с фашизмом. Но нет, вести разговор о святости присяги не в его манере! Может быть, разглагольствованиями о присяге он попытается прикрыть страх перед возможностью провала уже в качестве нашего агента. Но здесь я расскажу ему, какая сложная и тонкая конспирация будет охранять его безопасность. Это уже продумано.
Ну а если он согласится, но с тайной целью использовать все во благо абвера? Разгадать такой ход почти невозможно, но нужно напряженно следить за разговором, пристально наблюдать за Осиповым, за каждым его словом, жестом и даже мимикой, что поможет обнаружить его неискренность, хитрость, двойственность. И если я это все же не обнаружу, вина за дальнейшее только на мне.
Но может быть поворот и такой... Я говорю фразу о переходе на русский язык, а он отвечает: «И на этом родном нам с вами языке я предлагаю единственный выход из созданной вами ситуации — с этого часа вы работаете на абвер.»
Что вы на это скажете, товарищ Самарин?»
Иван Николаевич говорил— Агент-двойник в разведках капиталистических стран — не новинка.
Такой агент — это слуга двух господ. Видел в театре такую комедию? Там все происходит весело. А в жизни агента-двойника, если этот человек не проститутка, которой все равно, кому продаться, такая ситуация, как правило, драма. Но допустим, что в силу каких-то обстоятельств агент, ставший двойником, принимает решение работать на другого хозяина только для проформы и даже будет снабжать его заведомо ложной информацией. Принять такое решение легко, а выполнить очень трудно, почти невозможно, ибо тот, другой хозяин тоже не дурак и без особого труда может установить обман, и тогда спектаклю конец. В нынешней войне, скажем, итальянский агент может работать и на немцев. И наоборот. Тут все дело в договоренности или в оплате. У этих государств одна идеология и одна цель. Ну а для нашего разведчика ситуация особенно ясна — на что он может рассчитывать, соглашаясь служить разведке государства, являющегося смертельным врагом его Родины? В общем, лично я убежден, что двойная работа советского разведчика может быть только в одном случае — когда это делается по специально разработанному плану. Если же ситуация «двойник» возникает спонтанно, надеяться на успех, как правило, нельзя. Это подтверждает и тот единственный случай, который мне известен.
