Густав Эмар - Тунеядцы Нового Моста
— Все, граф. Наступило молчание.
Увидев пастора, граф нахмурил брови.
— Что нужно здесь этому человеку? Зачем вы его сюда привели? — строго спросил он.
— Надеюсь, вы скоро узнаете, граф, что я действовал, как следовало.
— Посмотрим! — произнес Оливье и, тихо обменявшись несколькими словами с капитаном Ватаном, прибавил:
— Вы взяли с собой бумаги?
— Вот они, господин граф, — проговорил Клер-де-Люнь, вынимая пакет из своей куртки и с поклоном передавая его Оливье.
— Значит, — заключил дю Люк, — он вовсе не был украден?
— Прошу извинить, граф, его было украли.
— Что? — вскричал, вздрогнув, Оливье. — Значит, эти бумаги…
— К ним никто не осмелился прикоснуться, граф.
— Объяснитесь же в таком случае, — хором вскричали все дворяне, вставая с мест и окружая Клер-де-Люня.
— Мой рассказ не будет долог, господа, — промолвил последний, нисколько не смущаясь. — По приказанию верховного совета я выбрал самых хитрых из подвластных мне людей и поручил им следить за этим человеком во все время его путешествия. Вот почему, как только граф де Ланжак положил в свой карман письма, украденные им у несчастного сержанта, которого он напоил мертвецки пьяным, мои люди, добросовестно исполняя свою должность, бросились на графа и отняли у него все бумаги.
— Стало быть, нашей тайны не открыли?
— Нет, граф.
— Поздравляю вас, шевалье, вы действовали как нельзя лучше; но где же сержант?
— Там, куда вы мне приказали его отправить, — холодно доложил Клер-де-Люнь.
— Ах! — воскликнул граф, сдерживая крик ужаса. — Неужели вы…
— Прошу извинить, граф, — ледяным тоном перебил его Клер-де-Люнь. — Я, кажется, ведь не сам распоряжаюсь, а исполняю только то, что мне приказано, и вся ответственность за мои поступки лежит на моем начальнике.
— Но этот несчастный…
— Этот несчастный предал вас, может быть, даже и сам того не желая, но для нас ведь это безразлично. Я не любил и не ненавидел этого человека, а был к нему совершенно равнодушен. Вы мне приказали убить его, и я убил. Подвластные заговорщики перестают быть людьми и становятся машинами, которые во всем должны соблюдать свой собственный интерес и подавлять в себе всякое человеческое чувство. Как ни был предан герцогу де Рогану сержант Ла Прери, он тем не менее был ужасный пьяница и болтун, одно его неосторожное слово могло стоить жизни всем начальникам протестантской партии.
— Этот человек прав, — сказал капитан Ватан, — мы должны благодарить, а не упрекать его за энергию, которую он выказал в этом деле! Не заблуждайтесь, господа, игра, затеянная нами, очень серьезна. Что такое жизнь одного человека, когда речь идет о спасении множества людей? Знайте же: герцог де Люинь начинает, видимо, надоедать королю Людовику Тринадцатому, несмотря на недавно пожалованное ему звание коннетабля, данное, может быть, даже с целью поскорей от него отделаться. Место герцога у короля заступил епископ Люсонский; милость к нему Людовика Тринадцатого возрастает с каждым днем. Есть слухи, что его скоро сделают кардиналом. Верьте мне, в тот день, когда нашей партии придется бороться против кардинала Ришелье, она погибла. Герцог де Люинь больной, нерешительный человек, вполне неспособный к делу, между тем как кардинал Ришелье будет бичом для всей Франции; он покроет ее развалинами, эшафотами и будет проливать кровь дворянства так же спокойно, как воду. Вспомните мои слова, господа: не пройдет нескольких месяцев, как исполнится мое зловещее предсказание. Откинем же излишнюю чувствительность, поблагодарим верного слугу, вместо того чтобы порицать его!
Эти слова капитана, произнесенные его обычным насмешливым тоном, произвели на всех огромное впечатление; большая часть дворян была согласна с его мнением.
Когда снова водворилось спокойствие, граф Оливье дю Люк поднял голову, как бы пробудясь от задумчивости, и грустно взглянул на окружающих.
— Пусть будет по-вашему, господа, — проговорил он, — я готов, если нужно, быть беспощадным, но не скрою от вас, что мне приходится очень тяжело от обязанности, возложенной на меня вами.
И, сделав приветливый знак рукой Клер-де-Люню, он прибавил, обращаясь к нему:
— Примите нашу благодарность, шевалье, вы можете назваться вполне преданным слугой!
Начальник Тунеядцев Нового моста молча поклонился.
— Приступим же к делу, — продолжал граф, — будьте так добры объяснить нам, почему вы явились сюда в сопровождении его преподобия.
— Потому, граф, что между письмами, порученными сержанту Ла Прери, находилось одно, адресованное на имя отца Грендоржа. Мне казалось, что нашей партии не лишним было бы познакомиться с содержанием этого письма и знать, чего держаться относительно его преподобия.
— Еще раз благодарю вас, вы действовали, как умный человек.
С этими словами граф обернулся к пастору и, вежливо поклонившись, знаком просил его подойти.
— Ваше преподобие, — обратился он к нему, — я знаю вас с самого детства, так как вы в продолжение многих лет жили в Моверском замке. Во все время вашего пребывания там вы ни разу не могли пожаловаться на негостеприимство или невнимание к вашей особе; потому прошу вас искренне ответить мне на мои вопросы; если ответы будут удовлетворены, я возвращу вам ваше письмо нераспечатанным.
Пастор выпрямился, поклонился всему собранию и твердо отвечал:
— Господин граф дю Люк де Мовер, я всем обязан вашему семейству; вы родились на моих глазах, и, несмотря на разделяющее нас расстояние, я могу сказать, что люблю вас как родного сына. Я считал бы бессовестным, даже несмываемым преступлением, сделать что-нибудь против вас. Верьте мне, граф, так же как все я, желаю победы нашей святой религии и во всякое время готов, если это будет нужно, пролить свою кровь за святое дело.
— Хорошо, ваше преподобие; я и не ожидал от вас другого ответа. Возьмите обратно письмо и не сердитесь на некоторую грубость сегодняшнего поступка с вами.
— Я нисколько не в претензии за это, граф, — заверил его пастор с почтительным поклоном, — но очень рад, напротив, случаю видеться с вами, несмотря на испытанный мною вначале страх. Распечатайте это письмо, и вы увидите, что при всей моей ничтожности и я приношу свой камень на постройку общего здания.
При этих словах между протестантами раздался одобрительный шепот. Граф встал и собственноручно поставил стул пастору.
— Прошу вас присесть и откровенно рассказать нам, в чем дело, так как теперь, надеюсь, все ваши опасения должны исчезнуть.
— Я готов исполнить вашу просьбу, граф, но еще раз прошу вас распечатать письмо.
