Майк Джемпсон - Уклоны мистера Пукса-младшего
К своим возврата нет… Милый Лондон, такой широкий, где каждый поворот улицы, каждый камешек рассказывает чудесные истории… Милая Англия… Впрочем, Англия перестала быть милой. Англию нельзя уже назвать «старой, доброй Англией» — в старой, доброй Англии не было ослов в полицейской форме, посылающих джентльменов прямо в пасть к большевикам. Именно, в пасть — Джемс ни минуты не сомневается в своей смерти. Совершенно понятно, что кровожадные агенты ГПУ[30] еще на пристани перехватят Джемса, который, по их мнению, обманом влез в шкуру коммуниста, и тут же, на пристани, под пение ужасных песен, расстреляют его… Правда, через годы беспристрастный историк занесет имя «Джемс Пукс» на золотые страницы истории героических подвигов. Но это будет через годы, чорт возьми, а расстреляют Пукса через тридцать-сорок часов. И неужели легче умирать, зная, что ты попадешь в историю? Джемс понимает, что он и без того влип в историю. В невероятную историю, начинающуюся насморком, а заканчивающуюся расстрелом…
Джемс потихоньку начинает плакать. Старые и молодые люди, проходящие мимо него, качают соболезнующе головами:
— Что сделали с мальчиком англичане!
Старые и молодые люди, прошедшие сквозь дьявольский строй арестов, заключений и приговоров, люди, принявшие высылку из родной страны, как отпуск, как временный отдых, — искренно жалеют молоденького индуса-коммуниста, растрепавшего свои нервы в борьбе с империализмом. Однако их жалость — ничто по сравнению с жалостью, какую чувствует по отношению к самому себе Джемс:
Такой молодой, а уже почти мертвый… А как хочется жить! Может-быть… разумнее сразу броситься в море? — Джемс нагибает голову над бортом. Брр, какая суровая и чужая вода. Нет, лучше страдать, чувствовать приближение смерти, но все-таки оттягивать роковой конец, вырывать у смерти минуты…
Как хочется жить! А город[31], в который его везут, уже виден на горизонте.
«Мария» медленно огибает маяк, входит в порт, гремящий трудом, и ошвартовывается у мола. На набережной очень много людей. В тихом, вечернем воздухе полощется большое красное знамя. Заходящее солнце ласкает последними своими лучами медь инструментов духового оркестра.
Джемс осторожно всматривается: где же вооруженные с головы до ног чекисты? Неужели их нет?
Сходни с грохотом ложатся мостом между прошлым и будущим. К сходням подходят трое людей. На них аккуратная форма, зеленые фуражки, оружие. Мозг Джемса прорезывает страшная мысль:
— Вот они. Вот его смерть.
Эмигранты радостно устремляются к сходням. Их волна захватывает Пукса, влечет за собой; Джемс отбивается, старается вырваться из людского потока, прижимается к борту, но тщетно… Сходни все ближе, ближе, уже видны светлые усы одного из чекистов, Джемс уже чувствует дыхание смерти, Джемс мысленно видит картину своего расстрела, и — нервы юного британца не выдерживают пытки, ожидания, волнения последних недель и страха.
С истерическим криком Джемс кидается к одному из агентов, падает перед ним на колени, и крики, музыку, пение, топот людей и речи разрывает, как вспышка молнии, вопль:
— Не убивайте меня!
Вокруг Джемса собирается кучка людей. Лица всех внимательны. Спутники Джемса рассказывают:
— …И на пароходе он вел себя странно… Плакал, дрожал… Это — высланный из Египта индусский коммунист… Ни с кем не разговаривал… Всех боялся… Очевидно, так измучен вниманием английской полиции, что…
Сильные руки поднимают Джемса с колен. Кто-то подает ему воду, кто-то ласково и крепко похлопывает по плечу:
— Ничего, у нас ты отойдешь, товарищ. У нас ты отдохнешь и поправишься.
Агент отмечает в списке против фамилии Тама-Рой — «прибыл», Джемса берут под руку, ведут к экипажу, и он слышит английскую фразу, обращенную к нему:
— Спокойно, товарищ. Отдохните, успокойтесь, перестаньте нервничать — вы в самой свободной стране в мире.
Экипаж трогается, металл оркестра, сталь человеческих глоток, расплавленная медь знамен остаются позади. Джемс отирает со лба холодный пот — он, пока еще, жив… Так, значит, и они его приняли за Тама-Роя. Значит — его не убьют! Грудь Джемса жадно глотает воздух, сердце бьется чаще и чаще, губы прыгают. Джемс начинает смеяться, сперва тихо, потом все громче и громче.
Истерика…
И все-таки, лежа в постели в общежитии политэмигрантов, мистер Пукс не может успокоиться. Хорошо, сегодня его не узнали. И то — это только потому, что его пожалели, отложив формальности до утра. А утром, когда его будут спрашивать, как он попал в Россию? Утром с несомненной ясностью выяснится, кто он, и его расстреляют. Что из того, что его не схватили на пристани! Его схватят завтра утром…
Джемс твердо решает бороться за свою жизнь. Медленно, собирая все свое мужество, все свое спокойствие, он одевается. Он будет бороться, чорт возьми. Бороться до последней капли крови.
В столовой светло и чисто. Почти все спутники Джемса в клубах и на экскурсиях — они ведь настоящие коммунисты, они с жадностью хотят, не теряя ни минуты, познать жизнь в коммунистическом царстве.
— Чаю, молока, товарищ?
Пукс обрадовался — человек говорит по-английски.
— Вы англичанин?
— Нет, я переводчик. Гражданин СССР.
Пукс осторожно подбирает слова, нанизывает их на нити фраз:
— Благодарю вас, товарищ (он, Джемс, сказал «товарищ». Смелее!)… Мне не хочется есть… Я хотел бы узнать очень многое… Вы понимаете — годы ложной информации о России… Никакой связи с вами…
Переводчик изумлен:
— Вы, ведь, недавно из Англии, товарищ?
Пукс чувствует, что он сделал глупость; надо выкручиваться. Ага!
— Я очень долго сидел в тюрьмах, товарищ.
Переводчик кивает головой — еще год тому назад он сам сидел в тюрьме…
Пукс замирает: неужели этот субъект сидел в Англии? Тогда все погибло…
…в Латвии, где он и родился, и работал, и откуда бежал. Он понимает состояние товарища. А товарищ долго сидел?
Джемс напрягается, как пружина.
— Давайте, не будем говорить об этом. Я жажду узнать все о вашей стране. Обо мне — потом.
Кажется, удачно. Сошло благополучно. Переводчик кивает понимающе головой, спрашивает:
— Что же вы хотели бы узнать, посмотреть?
Опять промах. Посмотреть — это значит выйти отсюда на улицу… Пукс бросается, как в омут, в неведомое.
— Я хочу видеть все. Но, знаете, я очень, очень утомлен… Пусть никто, кроме вас, не знает, что я — приезжий коммунист. Покажите мне все, я приведу в порядок свои впечатления, а завтра…
