Василий Немирович-Данченко - Пленные
Обзор книги Василий Немирович-Данченко - Пленные
Немирович-Данченко Василий Иванович — известный писатель, сын малоросса и армянки. Родился в 1848 г.; детство провел в походной обстановке в Дагестане и Грузии; учился в Александровском кадетском корпусе в Москве. В конце 1860-х и начале 1870-х годов жил на побережье Белого моря и Ледовитого океана, которое описал в ряде талантливых очерков, появившихся в «Отечественных Записках» и «Вестнике Европы» и вышедших затем отдельными изданиями («За Северным полярным кругом», «Беломоры и Соловки», «У океана», «Лапландия и лапландцы», «На просторе»). Из них особое внимание обратили на себя «Соловки», как заманчивое, крайне идеализированное изображение своеобразной религиозно-промышленной общины. Позже Немирович-Данченко, ведя жизнь туриста, издал целый ряд путевых очерков, посвященных как отдельным местностям России («Даль» — поездка по югу, «В гостях» — поездка по Кавказу, «Крестьянское царство» — описание своеобразного быта Валаама, «Кама и Урал»), так и иностранным государствам («По Германии и Голландии», «Очерки Испании» и др.). Во всех этих очерках он является увлекательным рассказчиком, дающим блестящие описания природы и яркие характеристики нравов. Всего более способствовали известности Немировича-Данченко его хотя и не всегда точные, но колоритные корреспонденции, которые он посылал в «Новое Время» с театра войны 1877 — 78 годов (отд. изд. в переработанном виде, с восстановлением выброшенных военной цензурой мест, под заглавием «Год войны»). Очень читались также его часто смелообличительные корреспонденции из Маньчжурии в японскую войну 1904–1905 годов, печат. в «Русском Слове». Немирович-Данченко принимал личное участие в делах на Шипке и под Плевной, в зимнем переходе через Балканы и получил солдатский Георгиевский крест. Военные впечатления турецкой кампании дали Немировичу-Данченко материал для биографии Скобелева и для романов: «Гроза» (1880), «Плевна и Шипка» (1881), «Вперед» (1883). Эти романы, как и позднейшие романы и очерки: «Цари биржи» (1886), «Кулисы» (1886), «Монах» (1889), «Семья богатырей» (1890), «Под звон колоколов» (1896), «Волчья сыть» (1897), «Братские могилы» (1907), «Бодрые, смелые, сильные. Из летописей освободительного движения» (1907), «Вечная память! Из летописей освободительного движения» (1907) и др. — отличаются интересной фабулой, блеском изложения, но пылкое воображение иногда приводит автора к рискованным эффектам и недостаточному правдоподобию. Гораздо выдержаннее в художественном отношении мелкие рассказы Немировича-Данченко из народного и военного быта, вышедшие отдельными сборниками: «Незаметные герои» (1889), «Святочные рассказы» (1890) и др.; они правдивы и задушевны. Его эффектные по фактуре стихотворения изданы отдельно в Санкт-Петербурге (1882 и 1902). Многие произведения Немировича-Данченко переведены на разные европейские языки. «Избранные стихотворения» Немировича-Данченко изданы московским комитетом грамотности (1895) для народного чтения. В 1911 г. товариществом «Просвящение» предпринято издание сочинений Немировича-Данченко (вышло 16 т.). Часть его сочинений дана в виде приложения к журналу «Природы и Люди».
Василий Иванович многие годы путешествовал. В годы русско-турецкой, русско-японской и 1-й мировой войн работал военным корреспондентом. Награжден Георгиевским крестом за личное участие в боях под Плевной. Эмигрировал в 1921 году. Умер в Чехословакии.
Василий Иванович Немирович-Данченко
Пленные
Каким-то сказочным сном остался позади Амеда казавшийся ему безграничным простор чудной, до сих пор ещё неведомой ему, наивному дагестанскому горцу, России… Обласканный наместником, спрятав на груди пакет на имя Государя императора, молодой офицер оставил Тифлис в розово-золотистое утро, когда гребни гор кругом утопали в огнистом зареве, а внизу, в котловине восточного города, ещё лежал прохладный сумрак… Вместе с Амедом был отправлен в Петербург и князь Гагарин, с которым храбрый елисуец случайно познакомился на армянском базаре и тесно сблизился уже во дворце у Воронцова. Они ехали в лёгком фаэтоне, который бойкие, постоянно сменявшиеся кони быстро уносили на далёкий, таинственный север. Не встало ещё солнце над высями отгоревших гор, ещё прохлада не сменилась зноем карталинского дня, как наши путешественники поднялись уже на первые плоскогорья кавказского хребта. В каком-то голубом царстве по сторонам чуть-чуть выступали окутанные в зелёное марево алычи, чинар, обвитые в виноградные сети грузинские деревни. У могучих скал, заслонившись от всего мира шелковицами и гранатами — загадочными могилами казались их серые землянки. Строгие силуэты древних монастырей, взобравшихся на выси в чистый простор безоблачного неба, благословляли оттуда этот тихий, мирный и идиллический уголок воинственного и сурового Кавказа… Зелёные скаты, крутые и мрачные, обступили их под Мцхетом. Далеко вверху на самых гребнях поднебесных утёсов чернели пасти глубоких пещер, являющих следы пребывания человека в те ещё времена, когда одетый в звериные шкуры, с кремневым дротиком в руках, он вступал здесь в единоборство с медведями и кабанами. Но не одним троглодитам нужны были эти мрачные гроты, в их таинственный сумрак ещё вчера прятался грузин от набега горных кланов Дагестана и свирепых персидских орд. Сюда загонялись его стада, собиралось всё что поценнее. Дрожа от ужаса, несчастная семья его ожидала целые недели и месяцы, чтобы враг оставил счастливые ещё недавно, залитые солнцем долины, напоив их кровью, испепелив убогие сакли и уведя за собою в полон всё, что не успело спастись в недоступные пещеры… Во Мцхете надо было ждать до завтра. Только к утру должна явиться запоздавшая оказия, с которой нашим путникам предстояло углубиться в горы. Без неё нельзя было и думать проникнуть даже в мирные поднебесья Хевсуров и Пшавов, потому что только на днях заволновавшиеся осетины уже наводнили всю эту страну своими мелкими разбойничьими партиями. По двое и по трое они подстерегали русских и грузин, осмеливавшихся без конвоя заглянуть в чудные долины и синие ущелья Военно-Грузинской дороги. Будь князь Гагарин и Амед простыми путешественниками — они бы, смеясь, пустились в опасные, но заманчивые приключения той богатой сильными ощущениями и нежданными встречами эпохи. Но Амед был послан к государю, а князь Гагарин ехал к военному министру графу Чернышёву — убедить его прислать на левый и правый фланги этого края новые войска. Волна горского наводнения, отброшенного назад в Салтах и на Самуре, могла тысячами ущелий перекатиться в другие слабо защищённые места и снести с них только что основанные русские станицы, крепости и посёлки.
Амед, беседуя с Гагариным, не заметил, как сумерки окутали древний Мцхет. Над рекою повисло белое облако… Несколько крупных звёзд сверкнуло над чёрными силуэтами. Запах цветов стал ещё слышнее. В кустах заблистали голубоватые искры светляков… Вон целый дождь таких бриллиантов засиял и рассыпался… Скоро всё притаилось; за одною из вершин посветлело… Чуть наметился её резкий, иззубренный зловещий гребень… Желтоватый лунный блеск всё сильнее и сильнее. То белая скала, то громадный тополь, то синее ущелье выдвигаются из мрака… Огоньки в окнах потускли… Розами так запахло, точно к самому лицу поднесли букет этих цветов… На лёгких крыльях проснувшегося ветра тонкое дыхание горных растений доплыло и нежною-нежною лаской овеяло сидевших на балконе путников. Плеск и шум реки позади. Глухо ворчит она под тяжёлыми аркадами моста. И сам помнящий ещё римские легионы Цезарей мост под высоко уж поднявшимся месяцем — точно серебряный, перекинулся на ту прятавшуюся в тень сторону…
— Откуда это?.. — насторожился князь Гагарин.
Амед прислушался…
Далеко-далеко… Но точно какая-то лавина с гор ползёт сюда… Сплошное что-то… Только изредка нет-нет да и вырвется какой-нибудь резкий и пронзительный звук и тотчас же замрёт… И шум Куры пропал, и меланхолический свист ветра в невидимых ущельях замер, и шелеста встревоженной листвы не слышно, — точно она припала к ветвям и притаилась… Амед вышел на кровлю дома и стал вглядываться… Вон с запада, чуть заметная, надвигается какая-то тучка… Только привычному горцу удалось различить в этой туче блеск луны на чём-то. На чём он и сообразить не мог… Точно стальную реку под месяцем чуть тронул лёгкий ветерок, и она на мгновение заблистала тысячами искр… И опять всё потускло… А шум сильнее и сильнее… Лавина с гор надвигается на спавший город, и он уже начинает просыпаться. Под луною Амед различает, что на плоские кровли выходят белые фигуры, в этом призрачном освещении кажущиеся привидениями… Их всё больше и больше… Скоро крыши полны ими. Все смотрят оттуда в даль… Уж не новая ли персидская орда показалась… Или горцы спустились со своих высот и медленно, в сознании своей несокрушимой силы, идут на древний город?.. Вот вдали что-то отделилось от сумерек ночи каким-то клубком… Быстро отделилось и ещё быстрее несётся сюда по пустынной ещё дороге. Через старый мост промелькнуло. Амед различил казака с пикою и говорит об этот князю. Тот силится разглядеть, но ничего не видит.
— Вам, горцам, позавидуешь. Вы как орлы видите издали.
— Мы привыкли… С детства…
Князь с завистью посмотрел на него.
Вдруг он засмотрелся перед собою.
— Казак и есть! Эй, служивый!
Казак в лунном свете заметил двух офицеров и придержал коня. Взмыленный кабардинец тяжело дышал, храпел, кусал удила и нетерпеливо бил передними копытами в землю.
— Откуда ты?
— С гор, васкобродие!
— Что там за воинство у вас?.. Оказия возвращается, что ли?..
— Никак нет… Пленных ведём.
— Как пленных?
— Салтинцев, к наместнику приказано…
— Много их?
— Много, васкобродие… И наибы Шамилевы есть.
— Куда ж ты вперёд поскакал?
— Послал войсковой старшина, два дома под полон надо. Потому там и женщины ихние.
— Это ещё откуда!?
— Увязались за мужьями. Ну, генерал, что Салты уничтожил, — смиловался. «Пущай же, — говорит, — всей семьёй едут»…