Дэвид Эттенборо - В тропики за животными
— В Чако мясо готовят только двумя способами,— проговорил Сэнди с полным ртом.— Или оно сначала повисит несколько дней, или его едят сразу же после забоя, до того как наступит трупное окоченение. Разумеется, свежее мясо лучше.
Действительно, никогда в жизни я не ел такой вкусной говядины.
Пеоны, пригнавшие бычка, работали на одной из эстансий за много миль от Пасо-Роха. Они ездили по Чако в поисках отбившегося скота и каждые несколько дней забивали по бычку для собственных нужд. Очередной срок забоя по милости судьбы как раз совпал с их ночевкой в нашем лагере.
На этом пиршестве еды хватило всем, потому что даже такие титанические едоки, как пастухи, не в состоянии одолеть в один присест целого бычка. Живодер грыз огромный мосол, Патрон и Вскрыватель Бутылок уминали боковые части. Собаки жрали потроха, носушки затеяли драчку из-за сочных кусочков грудинки, а черные стервятники, слетевшиеся к месту действия, устроились на деревьях, терпеливо ожидая своей очереди.
Вскоре на всем пространстве между нашим лагерем и домом Патрона потрескивали небольшие костры. Вокруг них по двое или по трое расположились пеоны, а над монте потянулся аромат жареного мяса.
Комелли сумел раздобыть для нас не только ребра, но и изрядный кусок передней ноги. Мы решили не съедать всю свою долю, а сделать чарки, как здесь называют высушенные на солнце длинные полоски мяса. Правильно приготовленное чарки, хотя и не отличается таким уж изысканным вкусом, зато долго остается съедобным. Не успели мы нарезать и развесить мясо, как на него шумно налетела стайка попугаев-квакеров и стала уничтожать наши запасы. Попугаи, как известно, должны питаться плодами и семенами растений, но жизнь в таком, не балующем изобилием краю, как Чако, очевидно, сделала их всеядными. И как оказалось, не их одних. Вскоре к пирующим попугаям присоединились красивые красноголовые кардиналы, крупные вьюрки с черными щеками и оранжевым клювом и пересмешники, которые удерживались на тонкой бечевке, балансируя длинным хвостом.
Комелли не отказался от поисков тату каррета. Теперь он собирался предпринять рекогносцировочный маршрут на запад, и мне очень хотелось отправиться с ним. Ехать все вместе мы не могли: кому-то надо было оставаться в лагере, чтобы присматривать за вещами и маленькими носухами. Да и оставлять Чарльза и Сэнди совсем без лошадей тоже не годилось. Мы узнали, что у Вскрывателя Бутылок есть свободный конь по кличке Панчо. Одолжить его нам он не захотел, но заявил, что не прочь потолковать о продаже. Я не силен в искусстве на глаз оценивать качества лошадей — скажем, устанавливать их возраст по зубам,— но даже мне достаточно было беглого взгляда, чтобы понять, что Панчо уже далеко не молод. Щеки его ввалились, спина глубоко просела, голова была понуро опущена. Я решил, что Вскрыватель Бутылок не хочет одалживать нам своего коня из опасения, что бедное животное не выдержит напряжения похода. И этого, несомненно, стоило бояться, имея в виду дикую, жестокую манеру обращения пеонов с лошадьми. Но у меня ничего подобного и в мыслях не было. Все, что мне требовалось, это спокойно и неторопливо двигаться вперед, и Панчо, на мой взгляд, для такого дела как раз и годился. Молодой резвый жеребец, несомненно, доставил бы мне больше хлопот. И все же я не был уверен, что мне следует приобретать Панчо.
— Сколько? — спросил я.
— Пятьсот гуарани,— заявил Вскрыватель Бутылок категорически.
Это соответствовало примерно тридцати шиллингам. Я решил, что такой скромной цены, пожалуй, Панчо достоин, и купил его.
На следующий день мы с Комелли отправились в путь, взяв с собой мешочек фарины и немного чарки. Мы ехали по узкой тропе, проложенной через кустарник, который был здесь более высоким и не таким колючим, как в монте у эстансии «Эльсита». Собаки молча трусили впереди. Время от времени они подбегали к Комелли и затем снова удалялись исследовать кусты по обе стороны от тропы.
Уже вечерело, когда Комелли вдруг резко осадил свою лошадь и соскочил на землю. У края тропы зияло огромное отверстие — более полуметра в диаметре: по ликующему выражению лица Комелли и величине отверстия было ясно, что мы наконец-то нашли нору гигантского броненосца. Она была вырыта в плотной земле на склоне довольно большого холма — жилища муравьев-листорезов. Перед входом валялись крупные комья земли, некоторые с глубокими бороздами от массивных когтей броненосца. Я лег на живот и заглянул внутрь норы. Там, у самого входа, гудело целое облако комаров. Я не мог разглядеть конца норы и, срезав в кустах прут, стал действовать им, как щупом. Увы, нора оказалась короткой: метра полтора, не больше. Она не могла быть постоянным домом тату каррета; он просто рыл здесь землю, чтобы полакомиться муравьями.
Комелли тем временем искал обратный след броненосца. Углубившись в кусты, он обошел муравейник и нашел с другой его стороны еще одну нору, вырытую с той же целью. Масштабы работы впечатляли и давали представление о величине и силе животного. Возбужденно идя по следу, мы прорубались сквозь колючие заросли. Метров через двадцать показалась третья дыра. За полчаса мы насчитали их пятнадцать. Собаки подтвердили, что все они были пусты: броненосец рылся здесь, только чтобы поесть. Мы сели обсудить ситуацию.
— Судя по следам, он был здесь не более четырех дней назад,— сказал Комелли,— иначе бы их смыл дождь, который шел в день нашего приезда. Следы уже осыпались, да и запаха нет. Наверное, им как раз четыре дня. Каррета, я думаю, теперь уже далековато отсюда.
Конечно, было из-за чего расстроиться, но в то же время появился повод и для радости: наконец-то перед моими глазами были осязаемые следы зверя, в реальном существовании которого я уже стал сомневаться. Мы тщательно прочесали кустарник, пытаясь определить, в какую сторону ушел броненосец, но нам это не удалось. И собаки не помогли: следы действительно не сохранили запаха. Нам оставалось только продолжить путь по тропе на запад в надежде найти более свежие следы.
На закате мы остановились, разожгли небольшой костер и поужинали чарки.
— Поспим немножко,— предложил Комелли,— а когда взойдет луна, поедем дальше.
Я расстелил пончо у костра, закрыл глаза, и мне приснился гигантский броненосец, перебегающий тропу прямо перед копытами Панчо.
Когда Комелли разбудил меня, белая полная луна уже ярко освещала Чако. Мы оседлали лошадей и не спеша поехали сквозь кустарник. Слегка позвякивала упряжь, шуршали задеваемые на ходу ветки. Кроме этих звуков, мало что нарушало тишину монте. Где-то далеко жутковато ухал филин да неистово трещали сверчки.
