Евгений Спангенберг - Записки натуралиста
Как-то в раннее летнее утро, незадолго до окончания полевых исследований на реке Гур, я направился в соседнюю тайгу, чтобы добыть для своей коллекции одну неизвестную для меня птичку. Ни разу не видел я незнакомку, но при посещении глухих участков тайги неизменно слышал ее голос. Короткая, несложная песенка, как загадка, звучала где-то в темно-зеленых вершинах кедровника, но самого певца не было видно. Осторожно приближался я к кедрам, откуда исходили знакомые звуки, и подолгу простаивал на одном месте, стараясь всеми силами сохранить полную непод-. вижность и тишину. Дорого давались такие минуты. Множество комаров, издавая назойливый звон, наполняли воздух над неподвижно стоящим охотником, впивались в шею, лезли в глаза и уши. Вот и сегодня я упорно продолжал стоять под большим кедром, ладонью осторожно давил на своем лице массу крылатых мучителей, но не спускал глаз с того места, где с небольшими интервалами пела незнакомая птичка. Я слышал, как монотонно тикают часы в кармане, как напряженно стучит мое сердце, как звучит простая песенка незнакомой птички. Медленно, бесконечно тянется время.
«Джиу-джи, джиу-джи», — вдруг слышу я другой голос, и от этого громкого звука замирает сердце: это кричит кукушка. И, забыв о пении неизвестной птички, я пытаюсь отыскать в чаще леса знакомую мне кукушку.
«Джиу-джи, джиу-джи, джиу-джи», — повторяет она где-то там, на самых вершинах высоких кедров. Крик нарастает, становится громче. Но вот он оборвался. Мертвая тишина воцаряется в темной тайге. И опять я слышу тиканье часов в кармане да работу своего сердца.
Вдруг в стороне хрустит ветка. Невнятный звук, как неожиданный оклик, заставляет повернуть голову. И я замечаю сначала движение, потом вижу — кого же? — рыжего Джека. Он стоит в стороне и всматривается в вершины кедров, где я пытаюсь отыскать ночную кукушку. Неужели залает?
— Откуда ты взялся? — едва слышным, сдавленным шепотом, глядя прямо в глаза, обращаюсь я к Джеку. — Что тебе надо?
Последняя фраза — вернее, интонация голоса и недовольное выражение моей физиономии — производит на собаку сильное впечатление. Как от выстрела, будто убитая насмерть, собака валится на бок. Для меня несомненно, что с появлением в лесу Джека трудная охота за ночной кукушкой и неизвестной для меня птичкой закончена. Достаточно воспользоваться биноклем или поднять ружье для выстрела, и лес наполнится собачьим лаем. И, отбросив всякую осторожность, я подхожу к рыжему Джеку. Вытянув в сторону ноги и закатив глаза, он лежит неподвижно, как мертвый, целое облако комаров уже вьется над лежащей собакой.
— Обморок, что ли изображаешь? — стараясь сохранить грубость голоса, бесцеремонно толкаю я ногой рыжего Джека.
Но рыжий не реагирует на мою грубость и продолжает лежать неподвижно.
— Довольно тебе, не пора ли прекратить эту комедию, сдох с перепугу что ли? — говорю я, едва изменив интонацию голоса.
И это магически действует на собаку: «умирающий» Джек вмиг становится на ноги, бодро отряхивает приставшую к шерсти сухую хвою, и, закинув пушистый хвост на спину, ждет приказания.
— Ну, отправляйся, ищи там свою четвероногую дичь, — указываю я рукой в сторону, и счастливый пес исчезает за стволами молчаливо стоящих кедров.
Проходит минута, потом другая, много минут.
И вот из глубины темного леса до меня доносится отдаленный собачий лай. «На кого лает собака? Наверное, белка. А вдруг, куница-харза или даже мохнатый хозяин тайги?» — думаю я и неохотно иду на лай. Что можно сделать еще? Ведь рыжий — хорошая зверовая лайка, а я только временный его спутник, охотник за редкими птицами.
Быстро прошли две недели. Закончив полевую работу, я сел в поезд и уехал в Хабаровск, а оттуда в Москву. За короткий срок пребывания на Гуре я так и не познакомился ближе с Джеком. По словам его хозяина, пес, несмотря на молодость, был настоящим, серьезным охотником. Собака проявляла высокие рабочие качества и вправду, как и говорил маленький Коля, не боялась медведя. Ну, а для меня рыжий Джек не всегда был полезен. Своим несвоевременным лаем иной раз он отпугивал птиц, мешал охотиться и часто выводил меня из терпения. Но все это далеко позади. И сейчас, живя в большом, шумном городе, с удовольствием я вспоминаю веселую рыжую лайку и те пасмурные летние дни, которые я проводил с ней в тайге за широким Амуром.
ДВА ГОНЧАКА
На Октябрьские праздники в 1955 году меня пригласили на охоту за зайцами.
— Неплохие места для Москвы, зайца-беляка много, а главное — две гончие собаки, и обе работают, — пояснил мне знакомый, оставляя адрес.
Несколько дней спустя после этого разговора, переночевав в деревеньке, мы захватили собак и направились в ближайший смешанный лес. В нем, пр словам местных охотников, водились зайцы.
Обе собаки принадлежали к одной и той же породе, но их отношение к дичи оказалось совершенно различным. Коренастый гончак пятилетнего возраста (имени его я не помню) не проявлял ни малейшего интереса к запаху и к следам зайца. Спущенный с поводка, он деловито направился в лес. Минут двадцать спустя к нам долетел его громкий и настойчивый лай. Не понимая, на кого он лает, я осторожно выбрался на поросшее мелким сосняком моховое болото. Там нервно и напряженно топталась группа лосей; собака деловито и умело держала их на небольшом участке. «Так вот оно что! — сообразил я. — Этот гончак работает только по запрещенному лосю, а его хозяин, бывалый браконьер, предпочитает стрелять крупную дичь — лосей, которых в этих лесах достаточно».
Оставив лосей на лесном болоте, я, ориентируясь на голос, пошел отыскивать другую собаку.
«Ай-ай, яй-яй, яй-яй!» — доносился издали не то визг, не то лай. Временами он становился чуть слышным, стихал где-то вдали за покрытыми лесом холмами, потом вновь нарастал, становился громче и вдруг обрывался. Молодая Ледка, путаясь и порой теряя след, безусловно, гоняла зайца. Раза три сначала удалялся, а потом приближался ко мне Ледкин голос. И вот, наконец, среди молодых сосен мелькнул крупный беляк, и в морозном воздухе щелкнул выстрел.
Откровенно говоря, я был удовлетворен этой охотой — уже давненько мне не приходилось стрелять под Москвой зайца.
Но Ледка не унималась. Длинные ноги собаки с неудержимой энергией бросали большое тощее тело то в молодой соснячок, покрывающий склоны высоких холмов, то далеко вниз, на моховое болото.
«Ай-яй» — вновь до меня долетело издали визгливое тявканье. «Ай-яй-яй-яй-яй!» — перешло оно в беспрерывный собачий вопль. «Неплохая собака, опять с лежки подняла зайца, — соображал я, стоя среди мелколесья на вершине холма. — Только интересно, где же хозяин Ледки, где другие охотники? Неудобно ведь стрелять второго зайца из-под чужой собаки». Однако лай вскоре умолк. «Наверное, скололась, потеряла след — еще молодая», — думал я продолжая оставаться на прежнем месте.
