Редьярд Киплинг - Книги джунглей
Если бы его тёзка щенок от рожденья не был наделён железным здоровьем, он наверняка не выжил бы — так безбожно его перекармливали и так безжалостно гоняли. Котуко смастерил для щенка лёгкую упряжь с постромками и таскал его волоком по всей хижине, то и дело покрикивая: «Ауа! Я ауа! (Направо!)»‚ «Чойячой, я чойячой!(Налево!)», «Охаха! (Стой!)». Щенку это все чрезвычайно не нравилось, но домашняя тренировка была сущий пустяк по сравнению с тем, что ожидало его впереди. Настал день, когда щенка впервые запрягли в настоящие сани. Он ничего не понял, уселся на снег и стал теребить зубами постромки, которыми сбруя каждой собаки прикрепляется к питу — главному толстому ремню, привязанному к передку саней. Вдруг собаки рванули вперёд, сбив щенка с ног; длинные, тяжёлые сани проехались у него по спине и потащили за собой по снегу, а Котуко стоял и смеялся — смеялся до слез. Потом для щенка потянулись суровые дни ученичества, когда плеть свистела над ним, как ветер над ледяной пустыней, а товарищи по упряжке наперебой кусали его, потому что он делал всё не так и мешал им, и сбруя натирала ему кожу до крови, и ему уже не разрешали спать с хозяином, а выселили к собакам в снеговой коридор, и там ему приходилось довольствоваться самым плохим, холодным местом… Тяжко жилось в это время Щенку.
Учился и мальчик, так же усердно, как пёс, потому что управлять собачьей упряжкой — нелёгкая наука. Более слабых собак запрягают поближе к саням. У каждой отдельная сбруя; один ремень охватывает шею, ещё один пропускается под левой передней ногой, от третьего отходит постромка, а уж она соединяется с питу при помощи хитроумного приспособления вроде петли и пуговицы: его легко расстегнуть одним движением руки, мгновенно освободив тем самым нужную собаку. Такая надобность возникает сплошь и рядом, потому что у молодых, неопытных собак ремень часто попадает между задних ног и врезается в тело до кости. Кроме того, на бегу собакам иногда приходит охота пообщаться друг с другом, и они начинают перескакивать через главный ремень и запутывают постромки. Нередко вспыхивают драки, и после этого упряжь делается похожа на мокрую сеть, которую рыбак поленился распутать сразу и оставил лежать до утра. Поэтому погонщик должен неусыпно следить за порядком и вовремя пускать в ход ременный бич. Всякий мальчик-инуит щеголяет своим умением обращаться с бичом; но одно дело попасть в какую-то намеченную цель на снегу и совсем другое — на полном ходу перегнуться вперёд и нанести провинившейся собаке молниеносный и точный удар по спине, между лопаток. Если же вы грозно окликнете одну собаку, а хлестнёте по ошибке другую, обе немедленно затеют потасовку и начнут выяснять отношения — и вся упряжка остановится. А если вы едете с кем-то вдвоём и заговорите со своим спутником — или, наоборот, едете один и от скуки затянете песню, — все собаки тотчас притормозят, повернутся и усядутся на снег: им тоже хочется послушать. Раза два от бедняги Котуко убегала упряжка, потому что он забывал на остановке застопорить сани; а уж сколько он порвал и перепортил ремней и постромок, и сказать нельзя. Но наконец наступил день, когда ему доверили целую упряжку из восьми собак и лёгкие охотничьи нарты, и тогда он почувствовал себя уже совсем важной персоной. У него было храброе сердце и ловкие руки, и его упряжка мчалась с быстротой стаи гончих, так что гладкий тёмный лёд только дымился под полозьями саней. Он уезжал на охоту за много миль от дома, и когда добирался до мест, где водились тюлени, то отстёгивал от главного ремня постромку самой умной своей собаки — большого чёрного вожака — и отправлял его на поиски тюленьих лунок. Как только пёс подавал ему знак, Котуко переворачивал сани и поглубже загонял в снег пару отпиленных оленьих рогов, которые обычно торчат вверх, как ручки от детской колясочки[86]. Потом он осторожно, дюйм за дюймом, подползал к лунке и дожидался, когда тюлень всплывёт подышать. И тут он вонзал без промаха свой гарпун и за привязанный к нему трос из оленьих жил выволакивал убитого тюленя на лёд, а чёрный вожак помогал ему перетащить к саням тяжёлую тушу. При виде лакомой добычи у собак разгорались глаза, и они приходили в такое возбуждение, что Котуко еле успевал хлестать направо и налево бичом, который обжигал им морды, словно раскалённый прут, пока тюленья туша не застывала в камень. Только тогда он пускался в обратный путь, и это стоило немалого труда: надо было искусно лавировать, объезжая все неровности на льду, чтобы не опрокинуть нагруженные сани, и погонять собак, которые то и дело норовили остановиться и, пуская голодные слюни, пожирали глазами добычу. Наконец упряжка сворачивала на ровный, накатанный санный путь, который вёл прямиком в посёлок, и собаки с заливистым лаем ускоряли бег, пригнув головы и задрав кверху хвосты, и лёд звенел у них под ногами, а Котуко запевал Песнь Возвращающегося охотника — «Ан-гутиваун таина тау-на-не таи-на», и приветственные голоса провожали его от дома к дому под чёрным, усеянным звёздами небом.
Когда Котуко-пёс вырос и вошёл в силу, он начал бороться за первенство в упряжке. Дрался он отважно и побивал всех соперников одного за другим, а как-то вечером, во время раздачи пищи, схватился с самим чёрным вожаком (Котуко-мальчик следил, чтобы бой вёлся честно) и перевёл его, так сказать, из первых скрипок во вторые. И тогда молодой пёс был повышен в должности; он получил право бежать во главе упряжки, на пять футов впереди остальных собак, он обязан был бдительно следить за порядком и пресекать грызню и драки, а за это ему был пожалован персональный длинный ремень и толстый, тяжёлый ошейник из витой медной проволоки. По особо торжественным дням его допускали в хижину и угощали варёным мясом, а иногда оставляли ночевать на нарах вместе с Котуко. Пёс отлично выслеживал тюленей; он умел отрезать от стада такого крупного зверя‚ как мускусный бык, и держать его на месте, пока не подоспеет охотник, забегая то с одной, то с другой стороны и покусывая быка за ноги. Более того, он показывал истинный верх доблести: шёл один на один против самого злобного хищника снеговых просторов — поджарого полярного волка, перед которым трепещут все собаки Севера. Хозяин и пёс — прочие ездовые были им не компания и в расчёт не брались — охотились вдвоём, изо дня в день, из ночи в ночь. Это была великолепная пара — коренастый мальчик, с головы до пят закутанный в меха, и свирепый, длинношёрстый, узкоглазый, белозубый рыжий зверь.
Все дела мужчины-инуита сводятся к тому, чтобы обеспечивать пропитанием себя и своё семейство. Женщины шьют одежду из шкур и время от времени помогают ловить силками дичь, но основную еду — а едят инуиты чудовищно много — должны добывать мужчины.
