Николай Толстой - Охота на Кавказе
Но вот приближается и настоящая осень. Вода начаинает сбывать. Уже в степи, где были озера, блестят на солнце одни белые солончаки. Зайцы прикочевывают из степи в высохшие болота; стаи волков и чекалок появляются в камышах; лисицы начинают рыскать по гривам и островам; все чаще и чаще раздается по ночам громкий и отрывистый рев: это началась оленья руйка, — рогатые скликают самок и вызывают на бой соперников. В камышах показываются ласточки, которые то быстро летают над водой, то смирно сидят на кучах сухого, переломленного камыша и дожидаются только попутного ветра, чтоб улететь. Уже каждую ночь, высоко в небе, тянутся длинные вереницы журавлей: перелет начался. Не находя прежних привольных разливов, первые улетают гуси; за ними тянутся казарки, потом лебеди, утки и проч. Зато со всех сторон из степи слетаются на низ к камышам бесчисленные табуны дудаков и стрепетов. Снегу здесь почти не бывает, и птицы эти пасутся в степи всю зиму. Целый день над камышами летают крикливые стаи уток, отыскивающих воды… Вот, сделав, несколько кругов в воздухе, они с шумом опускаются на озеро или проток, где вода не замерзла и где уже плавают целые стаи птиц всех возможных пород, оставшихся здесь на зимовку. Гуси, по-прежнему, ночью летают кормиться в степь, а днем держатся в камышах. В этих ежедневных перелетах установлен у них особенный порядок. Всегда в одну пору — около полуночи — когда вся стая, рассыпавшись по степи, спокойно пасется, часовой между гусями поднимает крик: собираются все гуси и, погоготав несколько времени на месте, вдруг поднимаются, летят к камышам и опускаются где-нибудь на поляне так тихо, что разве чуткий лебедь, спокойно спящий на ближайшем озере, проснется и окликнет своих новых соседей громким и протяжным криком… Далеко по камышам раздается этот заунывный звук, тихо умирающий в невозмутимой тишине ночи… Или дикий козел, изумленный и испуганный шелестом крыльев гусей, отрывисто зявкнет, сделает несколько скачков, остановится, тревожно озирается и потом снова, опустив голову, начинает щипать сухую траву; да иногда лиса, услыхав, как опускался табун гусей на поляну, тихо приляжет на брюхо и, пролежав несколько времени, осторожно поползет камышом к лакомой добыче. Но редко удается ей застать врасплох не менее осторожных птиц. Молодые гуси, правда, засыпают беспечно, опускаясь на брюхо; но старые остаются на одной ноге и спят чутко, завернув под крыло голову. Едва заметят они опасность или, просто, услышат малейший шорох, как подымают голову, вытягивают шею и боязливо оглядываются кругом. Крадется ли камышами лиса, рыщет ли голодный волк, или запоздалая чекалка спешит присоединиться к своей стае, которая уже давно и плачет, и воет и смеется в самой чаще камыша, или тяжелый кабан ломает камыш, пробираясь к своей котлубани, — старые гуси подымают крик — вся стая просыпается и вторит им, заглушая своим криком все другие звуки ночи. Таким образом, обманутая в своих надеждах, лиса бежит искать счастия в ином месте… И так в продолжение всей ночи, один звук сменяется другим: то кричат гуси, то, чуя добычу, воют волки, то высоко в небе раздается резкий, будто металлический звук копчика, с криком летящего бог знает откуда и бог знает куда… Перед рассветом фазаны начинают громко перекликаться и, стряхнув с своих красивых перьев ночной иней, выбегают на тропинки. Выгнув шею и хвост, бегают они проворно взад и вперед, встречаясь то с зайцем, который идет с жировки на свое логовище в степь, то с оленем, важною поступью возвращающимся в камыши…
Весною озера и протоки снова наполняются водою, снова прилетает птица с моря, но уже не держится стаями, а порознь или попарно скрывается в камышах. Самки садятся на яйца, и только самцы плавают на озерах. Свиньи уже опоросились и выходят со своими детенышами на поляны, покрытые свежей травой; стельные ланки забились в самую непроходимую чащу; олень сбросил рога и бродит по камышам, отыскивая воды и прохлады. Солнце уже печет, миллионы комаров носятся в воздухе…
В эту самую пору мне случилось быть на охоте в деревне Тарумовке. Я давно слыхал, что тарумовские крестьяне охотятся за кабанами с одними собаками, простыми дворняжками, которых ловят в Кизляре, около рыбных рядов, где собаки эти, без хозяев, никому не принадлежащие, почти дикие, скитаются целыми стаями. Мне давно хотелось видеть этот оригинальный род охоты, и наконец я собрался в Тарумовку.
Дорога в эту деревню идет через сады… Представьте себе пространство земли верст тридцать длиною и вёрст на десять, или больше, в ширину, всё покрытое виноградником. Сады эти отделены один от другого или прямыми дорожками, или аллеями прекраснейших фруктовых дерев всех возможных пород, или канавами, по которым бежит из Терека вода, потом разливающаяся хейванами по виноградникам (хейванами называются канавки, которыми проводят воду из главных канав в виноградники). В каждом саду, под тенью огромного фруктового дерева, стоит или хорошенький домик с красной или зеленой тесовой крышей, с. красивым балкончиком, или длинная белая сакля с плоской земляной крышей. Кое-где между садами — пустыри, заброшенные сады, тутовые рощи или кустарники. В этих-то местах и даже в самих садах, между таркал, водится пропасть дичи: зайцы, чекалки, лисицы, дикие козы, куропатки, фазаны — в несметном числе. Есть даже кабаны, иногда заходят и олени.
Смело можно сказать, что едва ли есть уголок в свете, где бы можно было пользоваться такими удобствами на охоте, как в кизлярских садах осенью, во время уборки винограда. Вы или идете по прекрасной, чисто выметенной и усыпанной песком дорожке, или стоите в тени огромных фруктовых дерев. Превосходные спелые плоды: груши, персики, абрикосы, бергамоты, сливы качаются на ветках, и вам стоит только протянуть руку, чтобы сорвать их. Кругом вас, справа, слева, спереди, целое море винограда, — и ничего больше, кроме винограда. Зелени не видать. Редко где-нибудь по высокой торкалине вьется лоза, на которой осталось несколько листов яркого кровавого цвета; остальные листы, запыленные, съежившиеся от солнца, прячутся между черными и темно-синими гроздьями, только кое-где прозрачными. Янтарные кисти белого и розового винограда нарушают это однообразие. Местами чернеется уже убранный сад. Серые торкалы грустно стоят длинными рядами; кой-где забытая кисть валяется на земле или длинная плеть тихо качается при малейшем дуновении ветерка, между тем, как осеннее солнце так и печет, на небе ни одного облачка, воздух прозрачен до такой степени, что вы, кажется, видите, как разливаются по нем волнообразные лучи света. Если смотреть вдаль по хейвану или дорожке, то все предметы словно покрыты какой-то прозрачной, дрожащей паутиной. Вам не хочется оставить тени дерева, под которым вы остановились; вы лениво прислушиваетесь к голосу собак, которые, где-нибудь по пустырю, гоняют лису или чекалку, то приближаясь, то удаляясь от вас. Беспрестанно самые разнообразные звуки заглушают их голоса; то скрип арбы, нагруженной виноградом и тихо подвигающейся по дорожке; то однообразная песнь ногайца, который, где-нибудь на заводе, стоит в каюке, держится обеими руками за перекладину и лениво топчет мешки с виноградом голыми ногами, по колено выпачканными в красную, как кровь, чепру; то повелительный голос тамады, который, по-армянски или по-татарски, отдает приказания своим разноплеменным работникам; то веселый женский смех или звонкое, несколько визгливое пение казачек, которые режут виноград в ближайшем саду. Они беспрестанно оставляют работу, чтобы перешептаться между собою, пока наконец одна из них не решится задрать вас. Обыкновенно, это бывает лет тридцати бой-баба, в одной рубашке, резко обрисовывающей ее формы, в платке, который совершенно закрывает ее голову и нижнюю часть лица, показывая только одни глаза, большею частию очень смелые и не, лишенные выражения. «Що тут стоишь? Аль работать хочешь? На, я те мой резец дам. Куцый ты бес этакий, скобленное мурло!» — И звонкий смех толпы вторит этой остроумной шутке… Между тем, где-нибудь вдали, раздались выстрел, крик: «Го-го! дошел!»… собаки смолкли или зверь прокрался хейванами, и собаки или сбились, или загнались из слуха вон… Вы устали. Но перед вами стоит красивый домик, со светленьким мезонином, с балконом и навесом под крылечком. Направо от дома — длинный сарай, под прохладной тенью которого лежат два ряда бочек. Плоская крыша его вся покрыта виноградом, который вялится на солнце. Налево — водоподъемная машина. Длинные и тонкие коромысла скрипят, тихо покачиваясь в воздухе. Галки с криком сбивают одна другую с оконечностей их. По двору шумно расхаживают белые голуби; здесь же, на дворе, огромное тутовое или ореховое дерево раскинуло свою широкую тень. Хозяин встречает вас радушно. Вы садитесь отдыхать в прохладной комнате; перед вами — бутылка доброго старого вина или чашка маджары, свежий овечий сыр, превосходные фрукты, сочный арбуз или душистая дыня… Между тем, собаки отдохнули и опять уже гоняют. Вы выходите, делаете несколько шагов — и снова на охоте; — поохотясь, отправляетесь в другой сад, где встречают вас точно так же…
