Екатерина Мурашова - Живущие рядом (сборник)
— А что, Степаныч, есть ли в этом лесу медведи?
— Да что ты, Петрович! Какие тут медведи!
Лес весной довольно прозрачен. Стволы берез на ярком дневном солнце отливают розовым цветом, осин — зеленым с бирюзой, сосен — лиловым и все они как будто слегка светятся собственным, а не отраженным светом. Эта ежегодная иллюминация длится всего около недели, когда уже сошел снег, но еще не тронулись в рост почки. В эти дни оживает древесина — сложнейшая и интереснейшая биологическая структура. Играющие в лужицах и бесчисленных бочажках блики создают причудливые световые миражи и напоминают об эльфах, танцующих между стволами…
Огромное темное утолщение на стволе высокой березы метрах в ста от дороги как будто слегка покачивалось в радужных волнах призрачного древесного света.
— Вон он! Вон он, Леха! На дерево залез! — крикнул Витек и, сбросив с плеч рюкзак, рванул напрямик в лес. Обычно более здравомыслящий, Оскольский поддался витьковскому порыву и побежал за ним. Станковый «Ермак» подскакивал на его спине и немилосердно лупил по заднице.
— Стойте!!! — заорала я, но меня никто не услышал.
В спокойном состоянии я, разумеется, знала, что взрослые медведи, в отличие от медвежат, по деревьям категорически не лазают — но в тот момент просто элементарно испугалась, представив: вот сейчас эти идиоты действительно догонят реального, матерого, только что проснувшегося после зимней спячки (а значит — голодного!) медведя… И что тогда?!!
Бросила рюкзак за землю (все мишки любопытны, к тому же в рюкзаке есть еда, ее запах должен заинтересовать голодного зверя и отвлечь его от людей), огляделась в поисках дерева, на которое смогу залезть. Попыталась прикинуть, чем можно напугать медведя, если он вздумает напасть на парней.
Все дальнейшее произошло одновременно.
— Да это просто кап — нарост на березе! — разочарованный крик Витька.
Прекрасная елка на другой стороне дороги — в случае необходимости я легко могла бы на нее вскарабкаться.
И движение слева от елки, уловленное краем глаза: толстозадый, бурый мишка, на четвереньках удирающий от своих шумных и глупых преследователей…
Вернувшимся Лехе с Витьком я про медведя ничего не сказала. На всякий случай.
История вторая
В тот год на Сахалине горели леса.
Медведи — звери территориальные, живущие поодиночке каждый на своем участке. За исключением брачного периода присутствия друг друга не выносят. В гости не ходят, новостями не обмениваются. Если кто-то забрел на чужой участок — подвергается нешуточной опасности со стороны хозяина. Если владелец участка стар, болен или немощен — в опасности уже сам хозяин. Незваный гость может и в драку полезть, и занять территорию, и даже убить…
Повторюсь: в тот год на Сахалине горели леса.
Нас, биологов, предупредили сразу: огонь согнал медведей с их участков, и они от этого стали жутко, не по-летнему агрессивными. С едой для них проблем нет — по сахалинским рекам и ручьям идет на нерест горбуша. Но мишки просто нервничают от жизненных невзгод и присутствия друг друга, и обращают свою злость на людей. Буквально накануне нашего приезда медведь сильно покалечил студента. Отправили беднягу вертолетом в Южно-Сахалинск, в больницу, и неизвестно еще, выживет ли.
Распоряжение по экспедиции было разумным и недвусмысленным: поодиночке в лес не ходить, да и вообще от лагеря и рыбозаготовительной базы особенно не удаляться.
Но что поделать, если я всегда любила гулять по лесу без всякой компании? Когда никого из людей рядом нет, и остаешься с лесом один на один…
Ручьев и маленьких речек, впадающих в Тихий океан, на Сахалине множество. Каждый год по ним, от устья к истокам, поднимается на нерест кета и горбуша. Идет сплошным косяком, в узких местах вода пенится от рыбьих спин. Ручей тек у нас на базе за туалетом, поэтому смотрела я на рыбу каждый раз, когда посещала вышеупомянутое заведение. Я выросла на Невском проспекте, и наблюдаемое за туалетом действо казалось мне похожим на первомайскую демонстрацию, ежегодно проходившую мимо нашего дома. Рыбьи плавники были как флаги. Вода искрилась как медь оркестра.
Метрах в ста от кромки прибоя берег поднимался вверх крутым уступом, в котором ручьи промыли узкие глубокие ущелья. Я медленно шла по уступу, любуясь видом: океанской гладью, заходящим солнцем, скалами причудливой формы и кучами остро пахнущих водорослей, выброшенных на берег прибоем.
Первого медведя я увидела довольно близко от базы. Он сидел в устье ручья и деловито, ловко используя передние лапы, потрошил огромную рыбину. Говорят, что в разгар хода медведи выедают из убитых ими рыбин только икру, оставляя остальное гнить на берегу. Так же поступают и люди-браконьеры…
«Мой» мишка еще не настолько зажрался. Рыбину он съел почти целиком и тут же, не сходя с места, когтистой лапой подцепил следующую. Некоторое время явно играл с ней, подбрасывая и прижимая лапой на песке. Во время этой игры, в движении, я рассмотрела его повнимательнее. Медведь был еще молодой, некрупный и довольно худощавый. Узкая длинная морда, ловкие когтистые лапы, необыкновенно точные движения — то, что всегда поражает зрителя в цирковых медведях.
Зрение у медведей очень слабое. Слух — так себе. Зато очень тонкий нюх.
Порыв ветра с берега и медведь, быстро откусив рыбине голову, закрутил собственной ушастой башкой:
— Кем это пахнет?
Я поспешно отступила в заросли бересклета. Не особенно испугалась (от меня до берега далеко, да еще и лезть на обрыв), но становиться объектом мишкиного любопытства мне все же не хотелось.
Шла дальше. По бревнам, переброшенным через овражки, перешла еще несколько ручьев. Заходящее солнце выступало в роли художника абстракциониста и щедро бросало рваные красные мазки на антрацитово блестящие черные скалы. Прибой к вечеру стихал.
Второй медведь сразу поразил меня своими размерами — он был огромный, как скала. В отличие от первого — весело рыжеватого, казался совсем черным. Расположился он не у самой кромки морского берега, а в стороне, там, где ручей был уже, быстрее и глубже. Ближе к обрыву и, стало быть, ко мне. С рыбой этот медведь не играл. Он ее мрачно жрал. Даже представить себе не могу, сколько нужно еды, чтобы насытить такую махину. В детстве меня учили, что медведи в лесу питаются малинкой, черничкой и прочими ягодами. Не знаю, не знаю… Огромный зоопарковский Мишка явно тяготел к булкам с колбасой и пиву с рыбкой. Сахалинский великан также не производил впечатления травоядного.
Движения этого медведя были тоже точными, но какими-то скупыми, как бы слегка заржавленными. Казалось, что он сидит здесь, ловит и жрет рыбу по какой-то скучной и тягостной обязанности. Я все-таки много общалась с животными и как-то сразу почувствовала про этого медведя несколько вещей. Во-первых — он уже очень пожилой зверь. Второе — это не его собственный участок, он именно из тех, кого выгнал с родных мест огонь, разгоревшийся от преступно непогашенного костра туристов или рыбных браконьеров. Третье — когда закончится нерест, медведю придется очень несладко: он слишком стар, чтобы бороться с более молодыми и активными собратьями за территорию и победить в этой схватке. То, что для рыжего игривого мишки, с любопытством болтающегося вокруг рыбопромышленной базы, является первым в жизни и, несомненно, занятным приключением, для старого медведя — последняя трагедия. И наконец четвертое — умный старый зверь сам знает все вышеописанное и тяжело ненавидит тех, кто лишил его мирной обеспеченной старости на родном, до последней кочки знакомом участке приморской тайги.
