Редьярд Киплинг - Книги джунглей
— Это то, что пожелает Покровитель Бедных. Я служу ему, а не той штуке, которая перебегает через реку.
— Как бы там ни было, это работа бледнолицых, — сказал марабу, — и лично я не стал бы лежать так близко к этому мосту.
— Ты не знаешь бледнолицых так, как знаю их я, — сказал магер. — Когда строился мост, здесь был один бледнолицый, по вечерам он садился в лодку, шаркал ногами по днищу и шептал: «Он здесь? Он там? Подайте моё ружьё!» Я его слышал прежде, чем видел, каждый звук, который он издавал, как он скрипел, пыхтел и трещал ружьём, плавая то вверх, то вниз по реке. И каждый раз, когда я подбирал его рабочих, экономя таким образом большие деньги на дрова для сожжения, каждый раз он спускался к пирсу и кричал громким голосом, что он меня выследит и избавит реку от меня, меня — повелителя Магер-Гот! Дети мои, час за часом я плавал под его лодкой и слушал, как он палит по брёвнам, а однажды уверясь, что он устал, я вынырнул сбоку и челюстями щёлкнул ему в лицо. Когда мост был готов, он уехал. Англичане всегда так охотятся, кроме тех случаев, когда охотятся на них.
— Кто же охотится на бледнолицых? — возбуждённо тявкнул шакал.
— Теперь никто, а в своё время я охотился.
— Я мало помню о той охоте. Я был тогда молод, — сказал марабу, важно щёлкая клювом.
— Я прочно обосновался здесь. Моя деревня отстраивалась, насколько я помню, в третий раз, когда мой брат гавиал принёс мне весть о богатых водах за Бенаресом. Поначалу я не захотел трогаться с места, потому что мой брат–рыбоед не всегда правильно разбирался, что к чему. Но, услышав вечерние разговоры моих людей, я решился.
— И что же они сказали? — спросил шакал.
— Они сказали достаточно, чтобы я, повелитель Магер-Гот, вылез из воды и пошёл пешком. Я шёл ночами, используя малейшие ручейки, но начинался жаркий сезон и всё обмелело. Я пересекал пыльные дороги, я шёл склонами холмов, даже на скалы я забирался, дети мои, — подумайте об этом хорошенько! Я пересёк окраину безводного Сирхинда и наконец добрался до системы маленьких речек, текущих к Ганге. Я был в месяце пути от моих людей и от знакомых мне берегов, вот что поразительно!
— Чем ты питался в пути? — спросил шакал, не умевший сосредоточиться ни на чем, кроме проблем своего маленького желудка. Сухопутные крокодильи странствия поразили его меньше всего.
— Тем, что находил, братец, — медленно выговаривая каждое слово, ответил магер. В Индии называют кого–либо братом, только подразумевая наличие действительно кровного родства, и так как лишь в старых сказках бывало, чтобы магер породнился с шакалом, то шакал понял, отчего его внезапно удостоили чести быть введённым в семейный круг магера. Будь они наедине, он пропустил бы это мимо ушей, но марабу даже сморгнул от наслаждения мерзкой шуткой.
— Ах, ну конечно, папенька, я мог бы и догадаться, — сказал шакал.
Магер вовсе не жаждал оказаться шакальим отцом, и повелитель деревни Магер-Гот объяснил это и ещё много того, что мы повторять не станем.
— Покровитель Бедных признал во мне родственника. Могу ли я установить точную степень родства? Более того, мы едим одинаковую пищу. Это его собственные слова.
Таков был ответ шакала.
Это резко ухудшило ситуацию. Шакал намекнул, что в пути магер ел свежую пищу, причём каждый день и много дней подряд, вместо того чтобы выдержать её до нужной кондиции, как делает любой уважающий себя магер, да и большинство дикого зверья. Для речного жителя одно из худших оскорблений: свежеед. Это всё равно что человека назвать каннибалом.
— С этой едой покончено тридцать лет назад, — спокойно сказал марабу. — Проспорив ещё тридцать лет, мы уже не вспомним, о чём беседовали. Поведай же нам, что происходило в тех замечательных водах, которых ты достиг после столь удивительного сухопутного путешествия. Говорят ведь, что если слушать вой каждого шакала, замрёт вся жизнь в городе.
Магер был явно благодарен за вмешательство и быстро продолжил:
— Клянусь берегами Ганги! Никогда я не видывал таких вод!
— Они были лучше, чем прошлогодний большой разлив? — спросил шакал.
— Лучше! Такой разлив бывает раз в пять лет: несколько утопленников, цыплята да сдохший вол в грязном водовороте. Но в год, о котором я вспоминаю, река была мелкой, спокойной и гладкой, как стекло, и, как мне и говорил гавиал, по ней, сталкиваясь, плыли мёртвые англичане. Я раздобрел тогда, раздобрел и набрался сил. Из Агры, мимо Этавы, по широким рекам к Аллахабаду…
— О, какими толпами они шли к стенам Аллахабадского форта! — воскликнул марабу. — Их было, как уток в камышах, и они крутились, бежали и прыгали — вот так!
Он вновь пустился в свою кошмарную пляску, а шакал с завистью глядел на него. Он, конечно, не мог помнить страшный год мятежа[78], о котором они говорили.
Магер продолжал:
— Да, у Аллахабада можно было лежать в стоячей воде, выбирая из двадцати одного, причём англичане не были перегружены драгоценностями, носовыми кольцами и браслетами, как это нынче модно среди моих женщин. Балуешься с украшениями — кончишь верёвкой от бус, — так говорит пословица. Все магеры всех рек тогда растолстели, но моя Судьба позаботилась о том, чтобы я стал толще их всех. И пронёсся слух, что по рекам идёт охота на англичан, и — клянусь берегами Ганги! — мы в это поверили. Тронувшись на юг, я верил в это, и вниз по течению проплыл я мимо Монгхира и гробниц, что смотрятся в реку.
— Знаю эти места, — сказал марабу. — С тех пор Монгхир пуст. Мало кто живёт там ныне.
— Медленно и лениво поплыл я вверх, и вот чуть выше Монгхира я встретил лодку, полную бледнолицых — живых! Насколько я помню, там были женщины, они лежали под покрывалами, натянутыми на палки, и громко плакали. Ни одно ружьё не выстрелило в те дни в нас, стороживших переправы. Им было некогда. Мы слышали пальбу день и ночь, то ближе, то дальше, смотря по тому, куда дул ветер. Я вынырнул перед лодкой во весь рост. потому что никогда не видел бледнолицых живьём, хотя неплохо знал их — в другом смысле. Голенький белый мальчик стоял на коленках у самого борта и, перегнувшись, пытался, должно быть, окунуть руки в воду. Забавно, до чего малыши любят бегущую водичку. Я уже ел в тот день, но небольшое у незаполненное местечко во мне ещё оставалось. Не для еды, а развлечения ради поднялся я к детским ручонкам. Они были так ясно видны, что я захлопнул пасть, не глядя, но они были так малы, что, хотя я всё сделал правильно, я уверен в этом, ребёнок быстро вытащил их неповреждёнными. Видимо, они проскользнули между зубов, эти маленькие белые ручки. Мне бы надо было схватить их за локти наперекрёст, но, как я уже сказал, только из любопытства и для забавы всплыл я тогда. В лодке закричали — один голос за другим, и тогда я опять поднялся посмотреть на них. Лодка была слишком тяжела, чтобы перевернуть её. Там были только женщины, но недаром говорят: доверься женщине, и тебя поведут по ряске, как посуху. И, клянусь берегами Ганги, это правда!
