Николай Коротеев - По ту сторону костра
Взглянув на людей, тигр дернулся, мотнул языком по носу, припал к земле. Одна собака рванулась к нему. Неуловимым взмахом лапы тигр отбросил ее. Она упала метрах в пяти с распоротым боком.
Тигр не смотрел на собак. Он глядел в глаза людям немигающим взглядом, остановившимся от бешенства и ужаса.
Савельич шел к тигру чуть боком, примериваясь, и все пошли боком.
Пять шагов до тигра…
И тогда шерсть на бедрах тигра вздрогнула. Он будто проверял опору для прыжка.
Савельич кинул в него свою куртку. — Давай!
Тигр вцепился в куртку зубами и лапами. Ткнул пахнущую потом одежду в снег, словно что-то живое.
Руки Дормидонтовича, одним прыжком очутившегося на спине зверя, схватили тигра за уши. И в тот же миг Андрей придавил коленом лапу Амбы. Она была такая толстая, как и его нога, и дрожала от напряжения, а мышцы судорожно двигались под шерстью. Выхватив из-за пояса вязку, Андрей продел петлю под лапу, просунул в нее концы, рывком затянул. Прихватил еще раз. Покосил глазом в сторону Савельича. И увидел около своей щеки черные влажные губы Амбы, желтый клык, торчащий из розовой десны, дрожащий язык, услышал хрип и клекот в горле тигра, а дальше лицо Прокопьева, его глаза, прищуренные, стальные.
IX
Просунув дуло карабина в щель меж лапником, прикрывавшим вход, и выворотнем, Андрей присмотрелся, не маячит ли над ним тень тигрицы. Он все-таки не хотел убивать ее. Но небо было темное, и слепил свет костра.
Обернувшись к взволнованному тигренку, охотник сказал:
— Ну, Амба, молись, чтоб твоя мать была в полуметре от карабина, — и нажал крючок.
Одновременно с выстрелом что-то тяжелое рухнуло перед выворотнем, дико зарычав. Не раздумывая, Андрей проткнул дулом занавеску лапника и еще дважды выстрелил наугад.
Взревев, тигрица бросилась прочь. Ее голос постепенно удалялся и затих.
— Везучая. Жива. Даже не ранена.
Выстрелы под сводом выворотня оглушили Андрея. Он сунул палец в ухо и потряс им. Стало легче.
Тигренок вновь забился в глубь норы, не шипел, только таращил глаза.
— Вот, Амба, с твоей мамой я договорился. Она больше не придет. Одни мы с тобой. А против нас ветер, холод, голод. Если бы не они! Тогда мы с тобой были бы уже дома. В настоящем тепле. И с едой. Тебя бы Аннушка кормила кониной. Очень вкусное мясо: красное, аппетитное. Ты бы остался доволен, Амба. И я поел бы сейчас сырого мяса. Хоть бы пробежал кто мимо. Да видишь, ветер, снег — все живое попряталось. О матери ты не грусти.
Андрей отложил карабин и протянул руки к костру. Огонь усердно трудился над сучьями. Они раскалялись докрасна и, отдав тепло, меркли под серым пеплом.
— Она потоскует неделю — и конец. Только человек помнит все, даже то, чего он никогда не видел.
Тигр, не мигая, смотрел на огонь. В его блестящих глазах отражались языки пламени. Изредка веки его смежались. Но даже легкий треск искры будил зверя. И тогда Андрей видел, как темная глубина его зрачков сужалась в черные щели, словно скрывая неразгаданную человеком мудрость жизни.
Андрей прислонился головой к торчащим корням выворотня и даже не почувствовал, как впились они в кожу Нервное напряжение, вызванное приходом тигрицы, теперь спало, и внутренний жар, огонь болезни, расслабил Андрея. Ему не хотелось двигаться, раненая нога ныла нестерпимо. И, желая пересилить истому болезни, он продолжал говорить, говорить и не отрываясь глядел на огонь сухими воспаленными глазами.
— Ты плохой собеседник, Амба. Ты ничего не помнишь. А то какую бы интересную историю ты рассказал мне. Что ты чувствовал, когда Дормидонтович схватил тебя за уши? Ты очень хотел жить, Амба, и отчаянно сопротивлялся. Я видел, как в пальцах Дормидонтовича стали скользить твои уши. Я бы не понял происходящего, коль не вытаращенные глаза Савельича. Он даже крикнуть боялся. Только мы оказались проворнее: быстро связали твои лапы, накинули намордник, стянули твои челюсти. Успели. Иначе плохо бы нам всем пришлось. В тебе же нет ни добра, ни зла, только жажда жизни. И ты бы не оставил нас в живых. Но мы с Савельичем успели завязать концы намордника у тебя на затылке. И отскочили. А ты продолжал бороться: пошел колесом по снегу. Тебе мешали связанные лапы, ты пытался освободить их, пока у тебя хватало сил. Но веревки — неживые, и у тебя недостало мощи их порвать. Как у нас сейчас недостает силы утихомирить ветер и снег. Как человек не может остановить вылетевшую из дупла пулю. Ты лежал, обессиленный борьбой, на снегу, и я видел, как на груди у тебя вздрагивают от ударов сердца ребра и кожа. Ты был потный, мог простудиться, и тебя положили в лапник. Ты лежал смирно. Только хвост метался.
А потом все побежали за твоим братом или сестрой. Мы остались одни. Я ушел в тайгу за дровами для костра, а когда вернулся, тебя не было. Тебе, Амба, плохо связали лапы. И к тебе вернулись силы. Ты прыгал по снегу, словно кенгуру. Когда я вернулся, ты был далеко. Я побежал за тобой. Бежал три часа. Настиг. Но я был один, а у тебя оказались развязанными задние лапы. Ты почувствовал погоню и забился под этот выворотень. Ты так спешил убежать, что даже не пытался сбросить намордник и разорвать путы на передних лапах. Это и спасло меня. Я сделал петлю, и поймал твои задние лапы, и снова скрутил их. А ты разорвал мне ногу. И потом я совершил ошибку: остался здесь с тобой до утра. Я очень устал, и у меня не было сил. Ночью поднялся ветер, и мы остались в западне. Завтра будет пять суток, а все пуржит. Что мы будем делать, Амба?
X
Дормидонтович проснулся первым. В избе было темно, за стенами глухо шумел ветер. Сунув ноги в олочи, почесывая лохматую грудь, он пошел к двери, приоткрыл ее.
Прозрачная струя снега ударила по ногам.
Дормидонтович, прищурясь, посмотрел на небо, захлопнул дверь и высморкался с трубным звуком. На лавке вздохнул Савельич:
— Пуржит?
— Еще дня два будет. Наши ребята уже свезли тигру на станцию и, верно, хлопнули за наше здоровье. А могли бы и двух отправить.
Савельич, кряхтя, сел на лавке:
— Ангелов спирт с шампанским пьет. Забористо, говорит.
Потянувшись с хрустом, Дормидонтович крякнул.
— Приспичило? — спросил Савельич и добавил: — Возьми в котомке.
— Потерплю до дому. В тайге какое питье? С похмелья и полкилометра не пробежишь, дух перехватит.
— И я про то.
— Черт побери Ангелова. Его надо было заставить здесь сидеть. Как он опростоволосился? Уж лучше бы перетянул вязку на лапе, чем так.
Савельич прошелся пятерней по бороде.
— Кто же знал? Всякий думает, как лучше.
