Ян Линдблат - Белый тапир и другие ручные животные
Он начал хорошо есть и не ограничивался молочной смесью, а уплетал бананы и папайю. Кроме нас с Дени, о тапире, не знаю даже почему, трогательно заботилась Киккан. Обнимала его, тискала, играла с ним — порой грубовато, но он был только доволен. Позже я убедился, что тычки и толчки — обычное проявление дружеских чувств среди тапиров. Если вы хотите доставить истинное наслаждение отдаленному родичу тапиров носорогу — ручному, разумеется! — его надо не гладить, а похлопывать примерно с такой силой, с какой вколачиваешь шестидюймовый гвоздь в дубовую доску. Глаза зверя блаженно закрываются, и двухтонная туша с гулом валится на бок — гляди, как бы не придавила! Так же шлепался на бок тапир. И пекари, который тоже обожал ласку.
Наш белый друг получил имя Бранку, что на португальском языке означает белый. Вторая кличка — Альбин, очень подходящая для альбиноса. Бранку благополучно перенес кризис и не причинял нам больше никаких хлопот. Новый член нашей стаи оказался существом благодушным и недалеким, попросту говоря — глуповатым. Впрочем, в этом и состояло его главное обаяние. Конечно, рядом с паукообразной обезьяной он выглядел дурачком, но сходство этого трогательного увальня с Винни Пухом делало его совершенно неотразимым.
Остальные зверята без особых возражений приняли тапира в свое общество, хотя в порядке клевания капибары и пекари поставили его на самое низкое место. Меня несколько встревожило, что некая анатомическая подробность на корме Бранку привлекла внимание Виа. Как бы выдра в погоне за знаниями не пустила в ход свои острые зубы! И в самом деле, однажды, когда Бранку рассеянно трусил мимо Виа, последовал мгновенный выпад, тапир взвизгнул и шарахнулся в сторону. Я с ужасом смотрел ему вслед — вся конструкция пропала!
К счастью, все обошлось, нежный орган вскоре опять показался. Бранку успел молниеносно втянуть его в складку на брюхе. Там, где в реках снуют острозубые пирайи, такое приспособление весьма полезно, даже необходимо.
Из того же джорджтаунского источника, который поставил мне Бранку, к нам затем поступил Бруно. И возраст был примерно тот же, но наряд такой, какой положен детенышу тапира — бурый в белую продольную полоску. Два малыша стали неразлучными друзьями. Интересно было смотреть, как белый тапир резко выделялся, а полосатый совершенно сливался с окружением, особенно у реки, где светлые ветки кустарника казались продолжением полос на теле детеныша. Вечером Бруно был практически невидимым, а Бранку буквально светился. Понятно, что хищник не пройдет мимо альбиноса…
С этой парой я тоже переговаривался. Тапиры, как молодые, так и взрослые, общаются тонким свистом, и наши малыши охотно отзывались на мой сигнал.
После того как я высмотрел участок, который получил название «райских водопадов», мы со всем нашим имуществом перебрались туда и зверей, конечно, взяли. Только пекари остались у Франсиско, уж очень он к ним привязался.
Название «райские водопады», право же, не гипербола. У прозрачной речушки, метрах в четырех над водой бригада индейцев макуси во главе с Атти построила для нас легкую хижину площадью 10 X 6 метров. Выше по течению пороги и небольшие водопады чередовались с широкими, тихими заводями, где рыбы было видимо-невидимо. Добычу Виа составляло что покрупнее, а мы любовались сновавшей перед носом у нас мелюзгой экзотических видов, которые экспортируются для аквариумистов во все страны мира. Великолепной рамкой служила для речки растительность — исполинские мора и другие деревья-великаны, обвитые различными лианами. Вокруг цветущих кустарников и деревьев порхало множество бабочек и колибри. Еще выше голубеющим задником вздымались к небу вершины Кануку.
На прежнем месте нас основательно истязали насекомые, здесь же, слава богу, не было ни комаров, ни анафемской мухи кабурра, которую я считаю куда более изощренным средством пытки, чем шведский гнус. Наслаждайся без помех ночным концертом насекомых без солирующих комаров, лишь где-то вдалеке звучат голоса потто и других родичей нашего шведского козодоя, а на их фоне выделяется территориальный сигнал очковой совы, словно кто-то выбивает дробь на полой колоде. Чарующий дикий звук этот очень подходил к купающимся в лунном свете дебрям.
На рассвете дискантовые голоса насекомых перебивались мощным хором ревунов, которые пели по нескольку минут кряду. Мягко звучал двусложный клич момота, лесные пастушки перебрасывались возгласами, словно играли в пинг-понг. Вот тинаму вплетает в концерт свой свист, похожий на человеческий, а там пора вступать коричневому дрозду и тукану токо. В гуще высоких древесных крон заиграл шумовой оркестр цикад; по ту сторону речушки, на низко нависших ветвях прыгают, как на батуте, синеспинные манакины, сопровождая прыжки стрекочущим дуэтом. В листве церопегии, негромко перекликаясь, снуют красногрудые котинги; трогон с красным брюшком и сизой спиной ловит насекомых перед хижиной; тихо жужжат колибри, обследуя раскрывшиеся утром цветки.
Нет, как ни рассказывай про эту музыку, слова не выразят того, что на самом деле слышит ухо! Недаром вместе с книгой «Мой зеленый рай» я выпустил в продажу пластинку, на которой представлены полсотни голосов из тропического хора.
Для Дени и меня это были незабываемые месяцы, пожалуй, даже «золотой век». Встречи с дикими и ручными животными запечатлевались в памяти упоительными картинами.
Когда солнце поднималось высоко над зеленым пологом, я обычно брал камеру для подводной съемки, и мы — Дени, я и выдра — плавали в рыбных заводях. Около лагеря Бруно и Бранку исполняли водный балет, чередуя надводные па с подводными. Капибары что-то грызли в прибрежных зарослях; в ветвях над ними предавались акробатике цепкохвостые паукообразные обезьяны; на земле три муравьеда изучали разветвленные ходы муравьев-листорезов. По-моему, нашим питомцам жилось хорошо — насколько может быть хорошо животным, разлученным с сородичами.
На фоне этого вольного сообщества бросался в глаза орел, привязанный к столбику. Какой контраст к описанному выше! Но позвольте объяснить, откуда появился узник.
Вскоре после рождества в нашем первом базовом лагере мы с Дени, к великому огорчению Виа, сели на ненавистный джип и куда-то укатили. Франсиско и его брат взяли на себя заботу о зверятах, пока мы знакомились с Даданавой — огромным ранчо в саванне, в одном дне езды от лагеря. Управляющим ранчо был тогда Стенли Брук, ныне известный сотрудник американского телевидения. Он держал трех представителей кошачьих — ягуара, пуму и оцелота. Хотя эти звери водились около нашей базы, я успел убедиться, что пытаться снять их в диком состоянии безнадежно, а потому договорился, что буду платить сто гайанских долларов в день и попытаю счастья с ручными животными. Почему «попытаю счастья»? Да потому, что пума признавала только Стенли, а когда на ранчо приезжали кинооператоры, удирала в лес. Я устроил два тайника у водопоя и получил кадры, которыми очень доволен.
