Святослав Сахарнов - Рассказы и сказки
В бараке было холодно. Пахло кожей и краской. Вдоль стен до самого потолка громоздились дощатые полки, на них грудами лежали одеяла, полушубки, стояли банки и ящики.
— На, сухаричек, погрызи! Я мигом.
Кожаный усадил Вовку на табурет, исчез и вернулся с сумкой.
— Отдашь Грише, — сказал он. — Ну, погостил, и хватит. Теперь иди!
Ничему уже не удивляясь, Вовка покорно взял сумку — она почему-то стала тяжёлой — и потащил её назад к проходной.
Навстречу попались две девочки. Они тоже несли сумки. В сумках стояли кастрюльки, бутылки и лежали краюшки хлеба.
Когда Вовка, пройдя проходную, доплёлся до места, где они расстались с Григорием, тот неожиданно появился из-за кустов, вырвал сумку из Вовкиных рук и торопливо зашагал обратно к посёлку.
— Живей! Живей! — шипел он на Вовку, который еле поспевал за ним. Нам, пока обед не кончился, ещё раз обернуться надо.
Они добежали до базара и остановились у зелёного, сколоченного из фанерных щитов ларька.
Двое парней, держась друг за друга, примеряли у ларька новенькие сапоги.
Сапоги блестели на солнце, как стальные.
Григорий обошёл ларёк и стал около узенькой, увешанной замками двери.
— Тётя Маня! — шёпотом позвал он. Ларёк затрясся. Дверь распахнулась, и на пороге показалась огромная женщина — гора мяса, упакованная в дюжину кофт и юбок.
— С кем это ты? — басом спросила она, двинув тройным подбородком в Вовкину сторону.
— Новенький. Туда ходил… — многозначительно объяснил Григорий.
— А-а… Это хорошо: тебя-то уж там не пропустят, приметили, согласилась тётя Маня, протянула огромную, с короткими пальцами руку за сумкой и исчезла с ней за дверью.
Через минуту ларёк снова заходил ходуном. Из двери высунулась тёти Манина рука с сумкой.
— Лови.
Григорий на лету подхватил сумку и, не оглядываясь, зашагал прочь.
Вечером, когда ребята вернулись домой, Вовка спросил:
— Гриша, а когда мама придёт?
— Пал Фанасич говорит, скоро, — сухо ответил тот. — Уехала, говорит, тебя искать… Тише, Фёдор пришёл!
На крыльце послышались шаги, скрипнула дверь, в комнату заглянул высокий молодой парень в клетчатой рубахе.
— Кто это у тебя? — спросил он, увидев Вовку.
— Так… зашёл один, — неопределённо ответил Григорий.
Фёдор нахмурился, но больше ничего спрашивать не стал.
— Строгий он какой, — сказал Вовка.
— Мать говорит — злой. Ссорятся они сильно, а влетает мне… Хорошо, уезжает скоро.
МИР, ВОВКА И ПУГОВИЦАРаньше мир был прост.
Он был чуть больше улицы, на которой жил Вовка.
Где-то неподалёку, вероятно за речкой, лежали города и страны, нарисованные на карте, — Ленинград, Москва, Африка, — о которых говорило радио и о которых писали в книжках.
В мире жило не так уж много людей, и все они относились к Вовке наилучшим образом.
Жизнь была ясной, как медная пуговица.
Теперь всё изменилось.
Люди, города, дороги обрушились на Вовку, как водопад, самолёт впервые оторвал его от земли, Курятня — испугала.
Вовка трусил.
Он отчаянно трусил.
Его пугала непонятность того, что делается в обеденный перерыв в бараке у Кожаного. Пугал вахтёр с винтовкой. Пугала тётя Маня.
— Если кто спросит, — наставлял Вовку Григорий, — говори: несёшь обед.
Кожаный твердил:
— Был в милиции. Найдут твою маму. Сказано — приедет. На третий день.
Маминого приезда Вовка ждал как избавления.
Хлеб, колбаса и повидло, которое купил Григорий, уже кончились.
Ели мальчики мало и где придётся: то с Кожаным в столовой, то прямо на базаре — на мелочь, которую тётя Маня давала Григорию.
«ТЫ К КОМУ, МАЛЬЧИК?»Проснувшись на третий день утром, Вовка сразу же вспомнил: сегодня должна прийти мама!
Он весело привскочил на кровати, но при первом же взгляде на тусклое окно, чёрный потолок, на Григория, сопящего на полу, чувство радости погасло.
В полдень снова отправились к Кожаному.
В проходной Вовка хотел, как всегда, незаметно проскользнуть мимо вахтёра, но тот неожиданно наклонился и спросил:
— Ты к кому, мальчик?
— К маме…
Вовку бросило в холод, затряслись руки. Не поднимая глаз, он просеменил мимо вахтёра и еле живой доплёлся до барака.
— Что он тебя спрашивал? — настороженно спросил Кожаный.
— К кому иду.
— А ты что?
— К маме, сказал.
— Правильно! А, чёрт, заметили…
В складе Кожаный на этот раз замешкался. Когда он наконец передал Вовке сумку, она была вдвое тяжелее обычного.
Вовка потащил сумку к выходу и уже у самых дверей столкнулся с молодым мужчиной в серой шинели без погон.
— Ты откуда? — удивился молодой. — К вам приходил? — обратился он к Кожаному.
— Д-да… То есть нет. — Кожаный замялся, как клещами, больно сжал Вовке плечо и незаметно стал выталкивать Вовку из барака. — Заблудился малец. К мамке обед носил. Сейчас я его провожу.
Молодой — видно, начальник — с подозрением посмотрел на жёлтую сумку, на Вовку, хотел было ещё что-то спросить, но промолчал.
Кожаный вывел Вовку во двор.
— Пулей! — сквозь зубы процедил он. — Если задержат…
Вовка медленно двинулся к проходной.
Там сменялись вахтёры.
Он уже прошёл было барьер, как вдруг один из вахтёров нагнулся и схватил его за руку.
— Постой-ка, — сказал он, — что-то ты больно зачастил к нам! Спрашиваю: «Чей?» — продолжал он, обращаясь к товарищу. — Никто не знает. «Что носит?» Никто не ведает. — Вахтёр перегнулся через барьер ещё больше и запустил руку в сумку: — А ну показывай, что у тебя там.
Из сумки появился свёрток, туго перемотанный тряпкой. Вахтёр рванул её, тряпка лопнула, и в прореху вылез блестящий чёрный носок новенького сапога.
— Из склада воруют, — тихо промолвил вахтёр и вдруг отчаянным голосом закричал: — Стой!
Но Вовка уже мчался прочь, не чуя под собою ног.
Подлезая под барьер, вахтёр замешкался. Когда он выскочил из проходной, Вовка уже успел юркнуть в кусты.
Там ждал его Григорий.
Этому не нужно было объяснять ничего. Григорий тотчас же бросился напролом, в самую гущу кустов, перелез через какой-то забор, пробежал огородами и, шмыгнув в первый попавший сарай, затаился. Вовка не отставал.
— Что там было? — задыхаясь, спросил Григорий.
Вовка рассказал.
— Ну и дурак! — неожиданно заключил его приятель. — Теперь тебе такие сапоги дадут, только держись! Вахтёры не поймают — Пал Фанасич прибьёт!
Вовка, серый от испуга, молча стоял у стены.
