Василий Песков - Полное собрание сочинений. Том 18. Посиделки на закате
Вырастая, лещи претерпевают измененья в окраске. Подлещик – иссиня-белый, «серебряный». Взрослый лещ заметнее темнеет – «платиновый». Матерых зовут «золотыми», чешуя их становится желтоватой.
В маленькой речке леща крупного не поймаешь. Рыбаки это знают. Места лещовые на берегах обычно «обсижены» и даже обжиты.
На Хопре, ниже Борисоглебска, я знаю знаменитую Гришкину Яму. Говорят, что место считалось лещовым еще при Петре Первом. Сегодня в дубняках возле Ямы обнаружишь рыболовный «шанхай» – дощатые домики и палатки вплотную друг к другу. Через реку тут протянуто несколько прочных шнуров – к ним прикрепляются лодки. И вот уже много лет я наблюдаю поединок неглупой рыбы с изощренно хитрыми рыболовами. На приваду лещам идут жмых, каша, горох и пшеница. Даровой корм, да еще и «доставленный на дом», на дно любимейшей ямы, лещей, конечно, очень устраивает. Но за все в этой жизни надо платить. И лещи платят дань.
Причалив у Гришкиной Ямы, я обычно вполголоса окликаю кого-нибудь в лодке: «Ну как?» «Да вот, взял малость…» – И покажет рыбак пару-тройку (а иногда и десяток!) таких вот красавцев. Но часто бывает садок и пустым – то ветер не тот, то предчувствие непогоды, то еще что-нибудь лишает леща аппетита. И тогда на берегу у палаток, гоняя чаи, отводят душу разговорами о лещах.
Глубоко держится эта рыба – глазом не видно, однако многое в ее жизни известно дошлому рыбаку. «Лещ – рыба угрюмая, ленивая и пугливая». «Умная, коллективная», – скажет другой. «Нюх у леща лучше собачьего. Ловить его надо не там, где гуляет, а там, где живет». Таковы характеристики леща, какие можно услышать на Гришкиной Яме. Они полностью совпадают с теми, что описаны Сабанеевым.
О «нюхе». Нюх у всех рыб отменный. Ученые утверждают, что капли спирта, уроненной в Онежское озеро, довольно, чтобы запах спиртного почувствовали лещи. (Можно представить их обонятельные мученья в воде, насыщенной нынешними ароматами.) Лососи по пути на нерест на тысячекилометровых путях по запаху находят ручей или речку, где родились. О лещах Сабанеев сообщает любопытные факты. На Оке громадные стаи лещей сопровождали барки, груженные хлебом или подсолнечным маслом (запах!), – «мне известно: вблизи Каширы бывали случаи, что за остановку такой барки в удобном для ловли неводом месте платили судовщикам несколько десятков рублей».
Выходит, лещи покидают все же насиженные места? «Да, лещ гуляет, возвращаясь, однако, к дому. А раз в месяц бывает у этой рыбы большой загул, ходит резвым руном. Но вовсе не как попало, а движется друг за дружкой, выбирая на дне промоины, углубления. И есть у стаи вожак». Сабанеев тоже о вожаке пишет, называя его «князьком». Утверждает: рыбаки вожака среди многих сотен лещей отличали и отпускали в реке в «уверенности, что он соберет новую стаю».
«Угрюмость» леща ищет, скорее всего, от его робости-боязливости, от стремления держаться, где потемнее, поглубже. Те, кому приходилось украдкою наблюдать за лещами в неглубокой прозрачной воде, говорят, что рыбы эти умеют и поиграть – «гоняются друг за другом, толкают носом в бока».
А что касается «коллективности», то она у лещей на виду: «поймал одного – жди поклевки другого». В юности на Воронеже я наблюдал: в невод попало сразу несколько сотен неотличимых одна от другой рыбин. Лещи собираются по возрастным группам: подлещик – к подлещику, взрослый – к взрослым. У матерых – своя компания.
…Спустишься ночью к реке – темень, совы кричат, кабаны шуршат в камышах. И только на яме Евсеича тишина. Иногда идет дождь. Бр-р… Как же он терпит? Терпит!
И с нетерпением ждешь его утром: «Ну как?» Улыбается: «Да вот подцепил четырех…» Мои окуньки и плотвицы идут коту. На сковороду – лещ. Одного хватает на завтрак и на обед. Остальных подсолить и на веревочку – вялить…
Хорошая рыба – лещ! (Лящ, сказал бы поляк.) Интересная и очень вкусная, «любимая народом», написал Сабанеев. Писал он еще, что стоил лещ в его времена «недешево» – 40 копеек за фунт. Прицениться бы Сабанееву к лещу сегодня…
• Фото автора. 4 сентября 1993 г.
«У зверя есть нора…»
Еду на велосипеде по лесу вечером. И вдруг прямо под колесо из папоротников вынырнул зверь. Испуг обоюдный. Но у зверя побольше – подбрасывая зад, кинулся убегать. Ну а я, конечно, преследовать – любопытно, куда денется убегающий жирный барсук?
Гонка была недолгой. У меня на глазах барсук шмыгнул в нору. Осталось лишь оглядеть его крепость – пологое возвышение, поросшее мелким осинником, волчьим лыком и травами. Кроме главного хода, отыскал я в зарослях еще два. Прислушался, нет ли звуков из-под земли, и, боясь в сумерках потерять направленье к дороге, оставил барсука ждать ночь в своем лесном замке.
«У зверя есть нора…» Этой строкой Иван Бунин начинает стон-жалобу на бесприютность чужбины, где не было у него ничего – даже зверю с его норой позавидовал.
Лисята возле норы.
Нора для многих сущих на земле – и дом, и убежище. Проплывая по речке, все видели глинистые обрывы в частых глубоких норках. Это колония ласточек-береговушек. Клювом и слабыми лапками вырывают они эти норы – выводить птенцов. Хлопотно, зато безопасно. (Правда, приходилось наблюдать, как уж, свесившись с берега плетью, заползал в норку.)
В береговых норах живут еще два нарядных южанина – зимородки и щурки. Щурки земляную камеру для птенцов выстилают мягкой постелью из трав, волокон и перьев. Зимородок этих нежностей не признает – птенцы лежат в норке на чешуе и рыбных костях.
Из тех, кто хорошо нам известен, норы для выводка малышей делают (или ищут) лисы и волки. У лисы нора глубокая. Явившись с добычей, наружу детей лиса вызывает особым звуком. Мой друг в Воронежском заповеднике научился лисе подражать, и лисята выкатываются из нормы, как только услышат «материнский» призыв. Я же – сделать вот этот снимок – просидел на суку дуба возле норы четыре часа.
Возмужавших лисят мамаша из подземелья уводит. Сама она предпочитает отдыхать на свободе, свернувшись калачиком, но помнит: убежище у нее есть. И если надежда на ноги вдруг иссякает, лиса возьмет курс к подземелью и юркнет в него. «Понорилась», – говорят охотники.
Лисица нору может вырыть сама. Но если есть возможность отнять жилище у барсука, она это делает. Утверждают, что лиса отселяет зверя из части отнорков, демонстративно нагадив. Такой ход мыслей вызван, возможно, исключительной чистоплотностью барсуков и небрежностью лис – возле их нор всегда находишь помет, остатки пищи, кости и перья.
В брошенной лисой норе, в свою очередь, может поселиться еще один квартирант – небоязливая рыжая утка огарь. В Ростовской области я снимал этих уток, выводящих птенцов под землей. Местный пастух уверял, что видел огарей, деливших жилище с лисами, – «возле дома зверь не охотится».
Еще одна утка – пеганка (пегая) – тоже селится в норах. На заповедном острове в Черном море для этих уток специально выпустили кроликов – наделать нор. И опыт вполне удался, утки и плодовитая родня зайцев благополучно сосуществуют. В норах песчанок (зверьки, похожие на крыс) в Средней Азии вьют гнезда занятные птицы каменки-плясуньи. У песчанок они перенимают даже манеру свистеть.
А что касается диких кроликов, то эти распространенные в западной части Европы зверьки быстро бегать не могут и спасаются в норах. Узнав об этом, двое моих знакомых, живущих уединенно в лесах под Серпуховом, обычным домашним кроликам «дали вольную» – выпустили из клеток. И кролики поселились вокруг усадьбы, наделав множество нор, – «когда надо, выходим и прямо с крыльца стреляем».
Земляное убежище волка норой можно назвать лишь условно. Это всегда неглубокое логово – волчат достаешь, протянув руку. А вот у песчанок под землею целые города со множеством улиц и сотнями выходов на поверхность. При опасности песчанка мгновенно находит норку в свой лабиринт. Подземные коммуникации этих зверьков – истинный дар для обитателей пустыни. От врагов, а главным образом от жары в норах песчанок спасаются ежи, хорьки, ящерицы, черепахи, вараны, змеи, жуки – всего до трехсот разных животных.
Теплолюбивые змеи большую жару не выносят, ищут спасения под землей. Однажды во время съемок для передачи «В мире животных» разгоряченная кобра лихорадочно стала искать убежище и приняла за спасительную нору объектив кинокамеры лежавшего на земле оператора.
Еще более курьезный случай был в Африке с неким Роберто Консаваро из гвинейского городка Лабе. Сморенный полуденным зноем Роберто прилег подремать в холодке на плантации винограда. Приснилось Роберто, что пьет он необычно холодную воду. Проснувшись, парень «почувствовал тяжесть в желудке и какое-то шевеленье…» Врачам удалось извлечь из желудка Роберта небольшую змею. Ей, как видно, тоже сделалось жарко, а Роберто похрапывал с открытым ртом, который змейка приняла за прохладную норку.
