Григорий Федосеев - Таежные встречи
Мы согласились с ней.
После завтрака всё в зимовье пришло в движение. Мои спутники грузили лодки, вьючили оленей, а я и Вера вошли к кургану, чтобы проститься с Николаем Петровичем. По пути мы набрали полевых цветов. Я украсил ими ещё пахнувшую сыростью могилу, а Вера, подсев к обелиску, тихо плакала…
В два часа мы покинули посёлок. День был солнечный. После ночного дождя Амгунь взволновалась, по ней плыли карчи, мусор. Река вышла из берегов и, затопляя мари, разлилась по равнине. Мы плыли на лодках вверх по Нимелену, плыли медленно, гружёные лодки с трудом преодолевали течение.
На третий день Вера узнала косу, где они останавливались последний раз.
Мы хотели избавиться от назойливого вопроса, мучившего нас. Мы должны были разгадать, что же в действительности произошло с Николаем Петровичем в перелеске?
Решено было остановиться на ночь на косе. Мищенко, Днепровский, я и Вера сразу же пошла искать ту колоду, под которой она подобрала Николая Петровича. Нам не пришлось блуждать по перелеску, от берега шёл хорошо заметный след: помята трава, вырван пластами мох, перевёрнут валежник. След был почти свежий и, вероятно, ещё много времени оставался хорошо заметным. Скоро мы подошли к колоде. Днепровский и Мищенко стали внимательно рассматривать следы разыгравшейся там трагедии. Всё вокруг было примято. На мху, толстым слоем покрывавшем колоду, ясно выделялись два отпечатка сапог. Ружьё лежало по другую сторону этого полусгнившего дерева, вот и всё, что нашли мы на месте происшествия.
Мищенко приподнял дробовик, переломил его и, вытащив пустую гильзу, заглянул внутрь ствола. Он ещё раз посмотрел на два следа, оставшихся на верху колоды, переглянулся с Днепровским и заявил:
— Случайно застрелился, как я и предполагал.
Я стал присматриваться к следам, но ничего не мог найти такого, что подтвердило бы выводы моих товарищей.
— Что тут непонятного, — сказал Днепровский, заметив мой недоверчивый взгляд. — Вот видите эти два следа? Здесь, наверное, высматривая зверя, Николай Петрович встал на колоду; ружьё у него было на взводе, иначе оно не могло выстрелить. Одно может вызывать сомнения — для чего он повернул ружьё стволом к себе, но в таком положении он не мог достать руками спуска, чтобы ружьё выстрелило. Видите? — сказал он, указывая на небольшое углубление в земле, сделанное прикладом дробовика. — Значит, спрыгивая с колоды, он хотел опереться на него, но от удара о землю боёк сорвался, и выстрел угодил ему в бок.
— Вот до чего может довести неосторожность, а всё от неопытности, — заключил Мищенко.
На следующий день я с Днепровским, Пугачёвым и Лебедевым ушли на оленях в глубь равнины, а лодки с Мищенко и нанятыми в посёлке гребцами должны были доставить весь наш груз и Веру в Тугурское стойбище. Мы прощались на берегу.
— Спасибо!.. Бывает ли ещё в жизни человека чувство большей благодарности, чем то, которое испытываю я, прощаясь с вами, — говорила она. — Мы, может быть, больше не встретимся, но во мне никогда не угаснет любовь к вам, таёжники. До свиданья, милые товарищи…
Они уплыли. От Тугурского стойбища Вера с проводниками-эвенками ушла по своему маршруту.
— А ведь она любила его! — сказал Днепровский, когда лодка скрылась за кривуном.
Прошло несколько лет. Вернувшись из очередной экспедиции, я был в Москве. Однажды вечером, в вагоне метро я увидел у соседней двери женщину. Она стояла ко мне спиной. На её плечи спадали светлые волосы. Осанка и ещё что-то необъяснимое напомнили мне Веру. Сразу встало передо мной всё, что было когда-то пережито в далёком зимовье на Амгуни. Я уже хотел было подойти к ней, но поезд, замедлив ход, остановился и вместе с пассажирами она стала выходить из вагона. Нужно было остановить её, но как? Мысли закружились, и неожиданно возникло то слово, которое должно было поразить её, если это действительно была Вера.
— Ни-ме-лен! — крикнул я громко.
Женщина мгновенно повернулась ко мне, а в это время автоматические двери вагона захлопнулись. Послышался гудок, и поезд тронулся.
На панели стояла Вера. Она подавала мне знаки ждать на следующей станции, и через несколько минут мы встретились. Она протянула мне обе руки, и мы долго стояли молча, но мысли и мои и её были там, далеко, на Нимелене.
Когда прошли первые волнующие минуты встречи, мы разговорились.
— А вы знаете, я уже не топограф, — сказала Вера. — Вот уже год, как работаю аэросъёмщиком.
— Это замечательно! — сказал я, пожимая её руку, — а мы часто вспоминали вас, думали, что вы уже сдались…
— Что вы, что вы! — воскликнула она с улыбкой, — как видите — забралась высоко, до самого неба! А где ваши спутники? — вдруг спросила она. — Где Пугачёв, Лебедев, Днепровский, Мищенко? Видите, как хорошо я помню их всех?! Никогда не забуду я этих замечательных следопытов. Вы знаете, — продолжала она, — я ведь в этом году побывала в районе Нимелена… — И лёгкая грусть легла на её лицо.
Она провела рукой по лицу, как бы отгоняя воспоминания прошлого.
— …Время идёт и делает своё дело… Теперь я замужем. Муж у меня лётчик, и мы вместе с ним покоряем пространства…
Мы долго гуляли в метро, вспоминая далёкий Нимелен.
Последняя песня
В тот год ранней весною наша экспедиция пробиралась в глубь Восточного Саяна. Шли тайгой. После ночного урагана всё окружающее нас пространство покрылось свежей белизною. Под ногами похрустывал, скованный ночным морозом, снег. Лошади, вытянувшись гуськом, шли навстречу наступающему дню, и часто мы слышали ободряющий голос Днепровского:
— Ну, ты, Бурка, шевелись!
К полудню дорога размякла. Бедные лошади! Сколько мучений принёс им этот день! Они беспрерывно проваливались в глубокий снег и нам то и дело приходилось вытаскивать их, переносить на себе вещи и сани. Но нужно представить себе нашу радость, когда, ещё далеко до захода солнца, мы увидели впереди ледяное поле Можарского озера. На противоположной стороне, там, где протока соединяет два смежных водоёма, показалась струйка дыма. Это была Можарская рыбацкая заимка. Лошади, выйдя на лёд, прибавили шагу, и скоро мы услышали лай собаки.
Нас встретил рослый старик с большой седой бородой. Он молча подошёл к переднему коню, отстегнул повод и стал помогать распрягать лошадей. Старик часто покрикивал на людей, торопил всех; можно было подумать, что мы его давнишние знакомые.
— Вот и к нам люди заглянули, — наконец, сказал он, когда распряжённые лошади стояли у забора. — Добро пожаловать, человеку всегда рады! — продолжал старик, поочерёдно подавая нам свою большую руку. Это был рыбак из Черемшанского колхоза, дед Родион.
