Юрий Цеханович - О маленьких рыбаках и больших рыбах
И очень нам весело. Идем, болтаем всякий веселый вздор и смеемся.
Прошли поле. Вошли в молодой лиственный лесок — ольха, березки, осинки, а среди них изредка молоденькие сосенки и елочки. За лесом опять усадьба.
— Это Гришино, — сказал Федя. — Пять верст прошли.
Пять верст! А я и не заметил, как мы их прошли, и не устал нисколько.
Миновали усадьбу, свернули с дороги на тропинку, и неожиданно перед нами открылась широкая даль. Вся местность вдруг падала вниз, образуя крутой склон, а под ним расстилалась широкая равнина, покрытая до самого горизонта лесом. Куда ни погляди — и вперед, и вправо, и влево — всюду, насколько глаз хватает, все лес и лес.
По самой середине этого лесного моря виднелась как будто маленькая прогалинка, а на ней две белые церкви. Казалось, что они стоят совсем близко друг от друга, да и от нас недалеко.
— Эта, слева-то, церковь — Людец, — сказал Федя, — а справа — Селище.
— Людец? Так близко! Сколько же верст до него отсюда? — спрашиваю.
— Верст восемь.
А кажется, что стоит только спуститься под гору да пройти немного лесом — тут и Людец.
Тропинка спускалась не прямо под гору, а вилась наискось по склону и далеко внизу упиралась в березовую рощицу.
В рощице, когда мы вошли в нее, так было свежо и прохладно, что захотелось присесть и отдохнуть.
— Тут где-то и ключик есть, — сказал Федя.
Мы нашли его, напились ключевой воды, отдохнули и тронулись дальше. Пройдя болотистую лесную луговину, мы вошли в чудесный сосновый бор, и скоро тропинка вывела нас на большую дорогу.
— Вот и Людецкая дорога, — сказал Федя. — Теперь до Людца всего верст шесть.
Дорога была очень красива. Громадные старые сосны неподвижно стояли по обеим сторонам ее. С одной стороны они были в густой тени и казались мрачными и угрюмыми, а с другой, освещенные солнцем, весело пестрели яркой желтизной стволов на темно-зеленом фоне хвои. Пахло смолой и грибами.
Нам с Федей стало совсем весело. Мы и болтали, и смеялись, и толкали друг друга, и подножку друг другу подставляли. Удивил нас и Тараканщик — вдруг затянул высоким срывающимся тенором удалую солдатскую песню. Это было так неожиданно и не похоже на него, что сперва нас рассмешило, а потом и мы стали подпевать ему.
Большой лес скоро кончился. Начались желтые сыпучие пески, поросшие молодыми сосенками. И вдруг перед нами открылись широкие луга.
— Людецкий наволок,[15] — сказал Федя.
И я узнал его — вдали был виден желтый берег Сны и на нем Людец — белая церковь, сад подле нее и домики. Справа совсем близко блестела на солнце Глухая Сна.
Пошли по чуть заметной дороге, заросшей высокой травой. Хорошо! Пахнет луговыми травами и чуть-чуть болотной стоячей водой. Хоть солнце уже и низко, но птички еще поют вовсю. Особенно одна — где-то совсем близко громко и отчетливо выводит какую-то очень сложную мелодию. Милая птичка! Потом я много раз слышал ее на наволоке, но так и не узнал, как ее зовут. И теперь не знаю. Но прихотливую ее песенку я запомнил на всю жизнь. И где бы я ни был теперь, когда случается мне ее услышать, мне сразу же, как живой, представляется зеленый людецкий наволок, жаркое солнце, пахучая трава и мое далекое детство.
IIIСолнце уже совсем садилось, когда мы подошли, наконец, к берегу Сны. Вот знакомая дамба, проложенная через заводь. Это я с нее больших окуней наловил! Вот и перевоз.
Но на перевоз мы не пошли, а свернули на тропинку вдоль берега Сны. Все меня радовало здесь. Справа Сна, да не наша, городская Сна, узкая, с ровными, как у канавы, берегами, а людецкая — широкая, с песчаными отмелями и косами. А слева — заводь, вся заросшая по берегам ивняком, осокой, ситником. Вечер теплый и такой тихий, что отчетливо слышно, как на том берегу, в Людце, женщина у воды вальком белье колотит. И никакой я усталости не чувствую, хоть и прошел пешком тринадцать верст. Только и думаю, как бы скорее Шурку, Якова Ивановича и людецких знакомых ребят увидать. Наверное, и они тут же, вместе с Шуркой, метлицу караулят.
Вот и будка Якова Ивановича — такой маленький бревенчатый домик с тесовой крышей, одним окном на реку смотрит. И шест возле него полосатый с железным флюгером. Все, как и раньше.
Только что же это? Никого возле будки, — ни ребят, ни Якова Ивановича. Куда ж они делись, думаю.
— Вот, — говорю, — мы пришли. Только почему-то никого нет.
— Пришли? — сказал Тараканщик. — Пришли. Так. Точно туда, куда надо? Туда. А поэтому сядем и отдохнем. Так? Так, — и стал стаскивать с себя свой большой мешок.
А Федя говорит:
— Шурик, это, верно, Яков Иванович фонарь на бакен ставит? — и показывает на реку.
Я вгляделся — он, Яков Иванович! Поставил на бакен фонарь и к другому бакену поехал.
Мне стало легче — хоть Яков Иванович здесь. А все-таки беспокоюсь. Вдруг, думаю, ребят потому нет, что метлица еще вчера выпала, и мы опоздали, и ничего сегодня не будет.
Сели мы на скамейку перед будкой. Посидели немножко. Вдруг на Сне за кустами послышался плеск весел и голоса ребячьи. Слышу, Шурка кому-то командует:
— Береги весло, не видишь, что ли!
У меня от сердца отлегло — Шурка здесь, ребята здесь, все в порядке.
А лодка уж из-за кустов вышла, и, хоть стемнело, можно разобрать, кто в ней. Смотрю, вся Шуркина компания налицо: и Володя и Вася Вершины, сыновья Якова Ивановича, и востроносенький Ваня Минин, и серьезный, черный, как жук, Андрейка-Колесо.
Ребята нас тоже заметили и меня узнали. Слышу, Вася кричит:
— Шурка! Гляди-ка, Шурик на берегу-то! Право! И еще какие-то с ним!
Ребята вылезли на берег и подошли всей гурьбой к нам. Шурка стал меня расспрашивать, почему я не поехал с ним вместе на пароходе. А ребята в это время окружили Тараканщика, уставились на него и на его мешок и молчат. Тараканщик тоже смотрел на них сначала молча, а потом вдруг спрашивает:
— А вы, ребята, почему мокрые? Шалили в лодке? Водой брызгались? Брызгались. Так. Вы ведь все отчаянные баловни. Правда? Баловни? Баловни. Так?
Ребята переглянулись между собой, заулыбались, но молчат. Только Вася решился и говорит задорно:
— И вовсе не брызгались! А язок излаживали, так замочились.
— Язок? А что такое язок?
— А это, чтобы рыбу удить на метлицу, — сказал Вася. А за ним и другие ребята заговорили и стали все зараз объяснять, что такое язок.
— Плетень такой из ивняка.
— От берега поперек ставится…
— Чтобы суводь[16] за ним была. В ней и удим.
А Тараканщик слушает их, а сам так и сыплет своими отрывистыми вопросами и сам же на них отвечает, подзадоривает ребят, шутит. Словом, сразу всех расшевелил.
